Наследники Дерсу. Пасека

Горечь разочарования залила Басаргина. С разгоравшейся досадой спустился с дерева, с шумом облегчился, отстегнул от ремня алюминивую солдатскую фляжку с тёплым чаем, присел под деревом. Ждать зверя в эту потревоженную ночь было уже бессмысленно.

* * *

Накинув на плечи фуфайку, Пётр Иванович вышел под навес, рядом, отгоняя мошку, дымил костёр. Он подбросил в него кедровых сучьев, запахло смолой. Под навес пришёл Сергей.

– Ну, что Федька говорит?

– Ружьё дал, а идти сам не захотел. Ищите, говорит, дураков под пули лезть, кто-то пантует. У каждого свой интерес, а, мол, нам что искать-то там? Неприятности?

Пётр Иванович взял лайку на поводок и, вскинув на плечо ружьё, пошёл через гудящую поляну пасеки, залитую лунным светом, в сторону выстрела.

Ломакин, отработав в своё время в заповеднике, не охоч был до пустых разговоров о любви к природе. Каждый её ценит по-своему: кто из зимовья не вылазит всю зиму, чтоб зверья да пушнины добыть поболее, кто и летом бьёт оленя, чтоб срубить увесистые панты.

Для Петра Ивановича самым лучшим общением с природой было занятие с пчёлами. На пенсии каждое лето кочевал он по тайге, а осенью брал один и тот же охотничье-промысловый участок, но меньше стрелял, больше примечал, что на нём творится. Без промаха мог бить белку, но зверя берёг. Сверх того, что было записано в договоре, не брал. И зверьё на его участке плодилось. Что премия? Подумаешь – транзисторный приёмник подарят, а за какую цену для тайги? Этим не разбогатеешь. С собой всех благ не уне-сёшь, а при жизни не так уж много и надобно. Не наживался Пётр Иванович за счет тайги, любил её и понимал до тонкостей.

Живёт тайга по своим законам. Срубил ветку, а от загнившего сучка отрухлело дерево. А человек? Тоже микробами заражается, только на свой лад. Вот Федька надломился, заразился золотым тельцом, лихорадит его. О звонких рублях всё разговоры ведёт, стратег. Всё варианты разрабатывает. Засосёт его это болото. Как пить дать засосёт. Не тот маршрут выбрал, не за тот хребтик перевалил.

Сергей шёл следом за Петром Ивановичем, впитывал впечатления от ночной тайги, вспоминал учёбу, армию, в которой всё было по уставу. В техникуме пожилой завуч казах Досым Кимбаевич Сейсимбаев наставлял: «Привыкайте к чистоте и порядку. Пусть будет старенькая одежда, но постирана, поштопана, отглажена. Сохранитесь чистыми душой, какими отправили вас из дома родители. Пронесите душевную красоту и доброту сердец по жизни. У вас, лесников, вся жизнь пройдёт на природе. Учитесь у неё, но не забывайте, что вы сильнее её. Природа – понятие женского рода, ухаживайте за ней и берегите!»

Ломакин думал: «Сергей настоящего зла в лицо не видел. На войне была школа серьёзная для выживания, там прежде подумаешь, чем оступишься. Счастье молодых в том, что нет войны. Добро – тоже понятие растяжимое: что суровее, то, выходит, и добрее, а благие намерения в ад ведут, всем ведомо. Зёрна добра в Серёге есть, трудно ему придётся, коли задумки свои в жизнь начнёт претворять… Но на то жизнь и дана каждому, чтобы свой крест нести».

Цепляясь сапогами за ветки, Сергей недоумевал, как в большой тайге отыскать браконьера. Иногда ему казалось, что они затерялись среди деревьев, похожих друг на друга, и было непонятно, как ориентировался Пётр Иванович. Но тот шёл вперёд спокойно, и его уверенность передавалась Сергею.

Вскоре Пётр Иванович остановился перед поляной, втянул носом воздух и, повертев головой, поднял руку.

– Пришли! Я знаю эти солонцы, – прошептал на ухо Сергею. – Тут где-то рядом и сам.

Держа собаку на натянутом поводке, Пётр Иванович и Сергей подкрались к толстому кедру.

Николай Тихонович, передохнув, только собрался было выйти на тропу, как заметил у кедра в углу поляны человека с собакой на поводке: «Никак Петро? По мою душеньку пришёл, больше некому, – размышлял он, – пугану-ка его хорошенько, в дерево стрельну, чтоб погромче ему над ухом было. Пока в себя придёт – я на пасеку и спать, чтоб на меня не подумал». Звякнула гильза, щёлкнул курок.

– Стойте здесь! – шепнул Сергей и скрылся в кустах.

Полыхнул выстрел. Ойкнув, Пётр Иванович отпустил поводок, прислонился к дереву. Собака, взвизгнув, бросилась с лаем через поляну. Пока она заливалась звоном, Сергей пробежал к тому месту, откуда мелькнула вспышка выстрела, и увидел в свете луны человека в тёмной фуфайке и зимней шапке с опущенными ушами.

– А-а-а, привязалась!..

Послышались возня, рык собаки, поскуливание… Сергей ясно увидел ружьё. Он подобрал сук, подкрался к браконьеру и ударил по меховой шапке. Охотник медленно сел на землю, повернул сникшую голову к луне, и Сергей не поверил своим глазам: перед ним был Николай Тихонович.

Привалив браконьера к дереву, Сергей разрядил ружьё, снял цевьё, ремнём связал руки и побежал через поляну к кедру, под которым остался сидеть Пётр Иванович.

– Ну, дела, ну, каша! – шептал про себя Сергей. – Врагу не пожелаешь.

Лайка, поскуливая, облизывала хозяину руки, лицо. Сергей начал рвать на ленты свою рубаху, прикидывая, как бы ловчее сделать повязку.

Пётр Иванович, слегка простонав, открыл глаза.