Наследники Дерсу. Пасека

– Ну, что там?

– Да чуток плечо задело, вскользь.

– Это я знаю. Тот где?

– Связанный.

– Дело, – тронул пальцем рану, скрипнул зубами. – Ничего, кость целая. Так, шкура подпорчена. Заживёт, как на собаке. Не впервой. Как же это я так сплоховал?.. Где он? Показывай!

– Так это наш Николай Тихонович, Пётр Иванович!

– Быть не может. Впрочем, чем чёрт не шутит. Ружьё-то забрал?

– Вот. – Сергей достал из-за голенища сапога цевьё. – А что с Николаем делать будем?

– Не тащить же в суд на себе. Не пойман – не вор.

– Так он же стрелял, ранил вас!

– Мало ли чего наговорить может. Развяжи. Сожрут комары ещё ненароком. Пусть себе живёт…

Пётр Иванович и Сергей, вернувшись на пасеку, устало присели за стол.

Занимался рассвет.

– А может, зря пожалели его? – спросил Сергей.

– Давай-ка чайку согреем, – предложил Пётр Иванович.

Из пчелобудки выглянула Лена.

– Что там, папа?

– Так, пришлый человек стрелял, на пантачей охотился. Ты не волнуйся, всё в порядке.

Сергей повесил чайник на треногу, разворошив угли, кинул в них лоскут бересты, сушняк, чиркнул спичкой. Пламя, застрекотав, побежало по сухим веточкам.

– Нет, Серёжа, зря ничего не бывает. Свиделись, по-новому узнали друг дружку. Это ж надо, штрафы людей ничему не учат, вновь и вновь на браконьерство идут…

– Ведь он стрелял, попасть мог не только в плечо!

– Случайно попал, пугнуть хотел. В людей он стрелять не станет, зачем ему грех на душу брать? Думал, один я пришёл. Тебя не приметил. Давно мы с ним тайгой повязаны. После войны я как-то его с изюбром накрыл в заповедной зоне. Сбёг. А с ним была его белая собака. Я-то знал чья. К его дому крутанулся и жду. Только он с мешком подходит, а я к нему: «Стой!» Судили. Штрафом отделался. Потом затих вроде.

Позёвывая, кутаясь в модерновую японскую куртку, подошёл Фёдор.

– Ну что, следопыты, панты отобрали?

– Дядька твой в Петра Ивановича стрельнул, – Сергей злобно смотрел на Фёдора, – тихоней прикидывается!

– А кто вас туда звал? Доказать надо, что это он, вы сначала поймайте!

– Поймали да отпустили!

– Нет его в будке. Но ничего, утром явится, никуда не денется.

Фёдор понял, что дядька его ушёл в землянку отлежаться после бессонной ночи. Ещё в прошлые годы выкопали они в этом распадке потайную землянку, захоронили в ней котёл и закаточную машинку. Да и ещё кое-что, чего достаточно, чтобы за ночь без особого шума разделать, сварить и закатать в банки хоть изюбря, хоть секача. На лабаз ходили по очереди. Не повезло нынче Николаю.

– Похоже, вы оба тайгу не жалеете, а? – Сергей как бы нехотя и в то же время демонстративно, чтобы Фёдор обратил внимание, вытащил из-за голенища цевьё от ружья Николая Тихоныча, подержал на ладони, вспоминая встречу, и небрежно бросил в костёр как ненужный кусок отслужившего дерева.

– Ты что? С ума сошёл? Ружьё загубишь! – кинулся голыми руками в огонь Фёдор. – Ведь двадцать восьмой калибр! На дороге не валяется! – истерично кричал он.

Сергей прижал цевьё сапогом, холодно и спокойно добавил:

– Не твоё, не трожь. Хуже будет. Посажу. Обоих.

– Да я вас… – Фёдор сжал кулаки, словно Сергей был уже у него в руках.

– Не шебаршись! – Пётр Иванович поддержал Сергея. – И откуда у тебя столько злобы взялось и жадности? Ведь всего хватает! Не таёжный ты человек! Стали вы не теми, что раньше были! Вот и пустеет тайга, хоть шаром по ней покати. – Пётр Иванович говорил медленно, задумчиво, глядя на блики играющего огня.

– Да ничего вы не знаете! Зверя в тайге хватает! Медведи замучили, сами видели!

Фёдор, со злостью что-то прошептав лесникам, ушёл в свою палатку. Он радовался, что они с дядькой так долго и ловко дурачили этих правдоискателей.

Всё настойчивее шипел чайник. Сергей нарезал свежей лианы лимонника, опустил под крышку, принёс кружки, чашку с медовыми обрезками. Выпили по кружке горячего чая с мёдом и разошлись.

От тёмных ещё сопок поднималось прозрачное утро, звёзды гасли. Деревья загорались в каплях росы, она зажигала день, вспыхивала на листьях, хвое, траве, белых бутонах и золотых прилистниках лип.

Фёдор заметил, как Николай, скрываясь за кустарниками и деревьями, прошёл краем тайги и скрылся в своей будке.

Пчелиный гул над пасекой нарастал. Выползали из летков на прилётные доски пчёлы и ослеплённые искрящимся миром протирали передними лапками глаза, а задними – крылья. Опьянённые сладким нектаром миллионов цветов рабочие пчёлы возвращались в улей передать нектар из хоботка в хоботок молодой. А та, переработав его в своём желудочке, относила в ячейку. Десятки пчёл сидели у самого летка и крылышками вентилировали воздух, загоняя в улей, чтобы испарялась внутри лишняя влага. Через неделю, загустев, липовый нектар становился мёдом, янтарным, живительным, дарящим жизнь пчелиной семье в холодную осень и зимнюю стужу. Пчёлы не позволяют себе пропустить ни минуты, пока светит солнце, цветёт липа, спешат заполнить мёдом и запечатать воском каждую ячейку сот.