Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом

Молодой человек помрачнел. Он не первый год знал, что Сагрия была остра на язык. Но ещё никогда её слова не дышали такой злобой. Он понимал, что в Аваларе она пережила страшное потрясение: Сагрия, никогда не видевшая насилия, увидела столько смертей и сама, истекая кровью, едва не погибла. И всему виной был Акил, за которым она шла и, должно быть, более не любила, на которую он никогда не обращал внимания, видя только Атанаис.

Сагрия всегда казалась ему тёплым солнышком, которое краснело и светилось, едва он оказывался рядом. Но теперь её рыжие волосы давали ей сходство не с зарёй, а с огнём, с бушующим пожаром, злым и сжигающим.

Даже такая озлобленная она была ему нужна.

— Ты не собираешься возвращаться? — осведомился Акил, поднимая на неё помрачневший взгляд.

Её огонь начал сжигать его кровь.

— Я вернусь только тогда, когда госпожа Акме начнёт поиски Ишмерай, — Сагрия отвернулась, опустив глаза.

Акил усмехнулся.

— Она не возьмёт тебя с собой, а твои родители не позволят тебе снова уйти. Я тоже будут участвовать в поисках. И я буду на стороне твоих родителей, когда они запрут тебя в Сильване.

— Ты так уверен в том, что я послушаю тебя… — глаза Сагрии зло сузились.

— А ты так хочешь уехать от меня?.. — спросил Акил, тихо, обречённо и потеряно.

Девушка, застигнутая врасплох его нежностью, осеклась и непонимающе поглядела на него.

— Теперь объясни, почему я должна остаться… — выдохнула она, пристально глядя на него.

Акил крепко обнял. Девушка не шелохнулась, но он чувствовал, как сильно она дрожит. Она даже не пыталась сопротивляться. Сагрия просто дрожала и будто чего-то ждала. Акил молча посмотрел на неё, приподнял её голову к себе за подбородок. Брови Сагрии тряслись, а глаза наполнились слезами.

Акил склонился к ней и поцеловал её губы долгим горячим поцелуем. Её дыхание и губы оказались самыми сладостными и тёплыми. И остановилось время, и замер мир, и затих ветер за окном гостиной. Акил Рин целовал Сагрию Кицвилан так, будто целовал последний раз в жизни, и Сагрия с жаром ему отвечала.

Одной рукой он прижимал её к себе, другой проводил по её талии, рукам, бёдрам. Он целовал её так, что она задыхалась.

Когда все в нем нестерпимо заболело от этой неги, он отстранился, прижался лбом к её лбу и тихо произнёс:

— Даже если ты уедешь в Сильван и пожелаешь остаться там, я приеду за тобой. Но не смей говорить, что ты можешь остаться там навсегда. Ты останешься там, только если полюбишь кого-то ещё. Но ты не можешь полюбить другого. Ты любишь только меня. И должна любить только меня.

— Какой же ты тщеславный и самонадеянный! — выдохнула Сагрия, роняя слезы, улыбаясь.

Акил снова обнял её, изумляясь самому себе и чувствуя невероятное тепло. Он чувствовал себя счастливым. Он вновь поцеловал Сагрию за то счастье, которое она подарила ему. Сагрия стала слишком ему дорога.

— Я теперь не смогу уехать.

— Пока нет… — согласился Акил. — Но обещай мне, что уедешь, как только в Кеосе для тебя станет опасно.

— Я обещаю… — ответила Сагрия, улыбнувшись.

В преддверии войны в душе Акила воцарился мир. И тихое солнечное счастье.

Спустя несколько дней под покровом ночи вернувшийся из Атии герцог проводил короля и кронпринца в Тиру. Их сопровождало несколько десятков гвардейцев из Личной Гвардии.

Герцог вернулся в свой кабинет, размышляя о том послании, которое получил несколько часов назад: герцогиня прибыла в Полнхольд благополучно, её хорошо встретили во дворце и пригласили на бал, где она танцевала с наследником престола, кронпринцем, старшим сыном короля Эреслава Арнульва, Дагорладом. Бал она покинула довольно рано, а переговоры намечались только через день после торжественного мероприятия.

Герцог сидел за столом и рассеянно вспоминал, как танцевал с ней на их свадьбе, и сомневался, что когда-либо он сможет увидеть рядом с собой женщину роскошнее и желаннее Акме. Он открыл нижний ящик стола и достал оттуда миниатюрный портрет своей супруги, развод с которой, как он в открытую заявлял, — дело решённое. Эта миниатюра была написана, когда герцогине было не более двадцати пяти лет. Она улыбалась своей спокойной темной улыбкой, а художнику удалось запечатлеть весь оттенок лукавства в её взгляде. Герцог брал этот маленький портрет в любую поездку и, каждый раз взглядывая на него, чувствовал тепло и покой. Как теперь.

Герцог сжал портрет Акме и прижал его ко лбу. Ее красота нисколько не поблекла за эти годы. Ни одна морщинка не пересекла её лица. Она была прекрасна. И он снова всей душой пожелал, чтобы рядом с ним собралась вся его семья: жена, сын и две дочери.

Затем герцог вытащил и миниатюры своих детей. Атанаис в возрасте четырнадцати лет. Красота её только начала распускаться. Шестилетний Гаспар на коленях герцога с огромными изумрудными глазами. И последняя миниатюра — у Гаральда взыграло сердце — двенадцатилетняя Ишмерай, худенькая, ещё не сформировавшаяся, но бесконечно сияющая.