Наследники Витовта. Династическая война в Великом княжестве Литовском в 30-е годы XV века

Перстень, в отличие от короны, скипетра, державы и меча, не входил в число главных инсигний польского короля[684]. Он упоминается в нескольких описаниях церемониала коронации XIII–XV вв. как знак королевского достоинства[685]. В передачу перстня польским королем великому князю литовскому в 1430 г., как следует из сопоставления источников, стороны вкладывали разный смысл. У Длугоша Свидригайло становится великим князем, лишь получив перстень от венценосного брата. Судя по всему, так понимал правовое значение этого акта и король. Краковскому канонику важно было обозначить, что Ягайло осуществил эту акцию самовольно, из слепой любви к младшему брату, не посоветовавшись с сановниками и забыв о государственном интересе (об этом говорит, — если не сказать «вопиет», — отправка к Свидригайлу королевского секретаря невысокого происхождения). Всё это, по Длугошу, проявления характерных черт Ягайла как правителя[686]. С кем бы ни советовался и как бы ни принимал решения Владислав Ягайло поздней осенью 1430 г., очевидно, что он согласился на инвеституру Свидригайла нехотя, видя, что не в силах что-либо изменить в неумолимом ходе событий, и стремясь хоть как-нибудь обозначить свои права верховной власти над Великим княжеством Литовским. Несмотря на пребывание в Литве, допускавшее личное участие короля в церемонии[687], он пренебрег такой возможностью, а отправил к брату Яна Менжика из Домбровы — шляхтича из незнатного рода, который сделал карьеру при краковском дворе как королевский протеже, «специализировался» на литовских и русских вопросах (особенно на русских землях Польского королевства) и выполнял деликатные поручения монарха[688]. Если спустя два года меч Сигизмунду Кейстутовичу в Городне вручал краковский епископ Збигнев Олесницкий, тем самым благословляя его управлять Великим княжеством, то при осуществлении инвеституры Свидригайла светским лицом сакральная составляющая была сведена к минимуму. Хотя перстень и принадлежал к знакам королевской власти, в отличие, например, от знамени, использовавшегося при вассальной присяге, в их иерархии он занимал невысокое место. Всё это говорит о менее торжественном характере церемонии, чем при инвеституре Сигизмунда Кейстутовича. Наконец, оба источника сообщают лишь о передаче перстня польским королем, но не говорят о каких-либо действиях со стороны Свидригайла (например, присяге). Всё это сближает передачу перстня Свидригайлу с отправкой дара как распространенной в Средневековье формой символической коммуникации (хотя следует заметить, что «дар» этот был не простым, как какая-нибудь соболья шуба или бочонок сельди, а заключал в себе понятный современникам смысл, поскольку перстень был одной из инсигний власти польского короля, вручавшейся ему во время коронации[689]).

Упоминание о передаче перстня в письме Свидригайла, зачитанном на Базельском соборе, свидетельствует о том, что он воспринимал эту акцию иначе. По его словам, «все вельможи и народ» ВКЛ, «избрав, приняли его своим господином», и лишь после этого «король в знак полного дара передал перстень в его руки»[690]. Здесь иерархия источников власти Свидригайла подчеркивается уже самим порядком их перечисления. Таким образом, передача перстня, с одной стороны, санкционировала уже свершившийся акт, с другой — определяла объем власти Свидригайла над ВКЛ, притом как полный. Великий князь литовский видел в этой церемонии признание своей власти, а не утверждение, как польская сторона, и потому не отказывался от инсигнии.

В рассмотренных особенностях церемонии, как в капле воды, отразились противоречия польско-литовских отношений конца 1430 г. Несмотря на букву польско-литовских соглашений и предсмертные распоряжения Витовта, Великое княжество Литовское не перешло в распоряжение польского короля Владислава Ягайла. Сложившейся ситуацией воспользовался Свидригайло: его давнее стремление занять литовский престол совпало с желанием правящих кругов ВКЛ сохранить государственность, воплощенную в самостоятельном монархе. Свидригайло стал великим князем литовским, и Ягайлу ничего не оставалось, как признать свершившийся факт, отложив урегулирование отношений с ВКЛ до специального съезда. Хотя он и стремился выстроить отношения со своим родным братом по той же модели, что и с покойным двоюродным братом, уже о церемонии инвеституры великого князя литовского стороны договориться не смогли. Оставалось неясно, удастся ли им в будущем договориться по другим, не менее значимым вопросам, тем более что в считанные дни к государственно-правовой коллизии добавился конфликт на польско-литовском пограничье из-за спорных территорий, дополнительно обостривший ситуацию.

Глава 1.4. Конфронтация с Польшей и поиски союзников (1430–1431)