Наследники земли

«Новорожденных детей убивают только ведьмы». Сидя на полу меж ног Арсенды, Рехина вспомнила наставления Аструги. «Ведьмы либо убивают младенцев, либо отдают их дьяволу. – Вот чему Аструга учила Дольсу с Рехиной. – Если дитя родилось, ни в коем случае его не убивайте: иначе вы рискуете пересечь зыбкую границу между повитухой и ведьмой».

В течение долгих часов, пока продолжались роды, беспрестанное бормотание литаний заглушало сдавленные стоны одурманенной роженицы, и у Рехины было достаточно времени, чтобы вспомнить все, что Уго рассказывал о своей сестре; он любил Арсенду и был уверен, что девушка приняла монашеский обет благодаря пожертвованиям той монахини, у которой находилась в услужении… Рехина улыбнулась: Уго никогда не мог вспомнить, как ее зовут. Ну она-то не забудет: Херальда. Рехина перевела на нее взгляд. Та стояла на коленях перед распятием, склонив голову и молитвенно сложив руки, так что возраст ее было невозможно определить, но тело у нее было откормленное, что соответствовало ее положению, и она молилась без конца. Эти лицемерные христианки молятся и в то же время требуют смерти ребенка… после того как допускают и замалчивают изнасилование молоденькой служанки – в последнем Рехина нимало не сомневалась.

В течение беременности Арсенды еврейка несколько раз собиралась открыть Уго правду о сестре, однако простой винодел ничего не смог бы поделать со сборищем монахинь, происходивших из знатнейших семейств. Уго сошел бы с ума, если бы узнал о беде, постигшей Арсенду. А потом его растерзали бы семьи монахинь… Рехина вовсе к этому не стремилась. С каждым днем она нуждалась в Уго все сильнее. Ждала, когда он появится. И даже начала заказывать ему aqua vitae без необходимости, просто чтобы Уго сам ее привез. Дикарская ненависть и презрение христиан к евреям пропитали собой город. «Все должно быть наоборот! – тихо ярилась Рехина, снося брань, толчки и плевки. – Это я ненавижу вас… Мерзкие сукины дети!.. Насильники! Убийцы!» До погрома в еврейском квартале король защищал евреев, они являлись собственностью монарха, служили лично ему и платили колоссальные налоги. Королевское покровительство сдерживало ярость христиан; теперь даже их папа-схизматик не вступался за евреев. Рехина лишилась права общаться со своими друзьями, перешедшими в христианство, и ее дом вместе с заботой о детях мужчины, который уже успел состариться в злобе ко всему миру и не имел с этим миром почти никаких дел, – дом этот превратился для Рехины в тюрьму, из которой она освобождалась только при встречах с Уго.

Еврейка не могла решиться: из этого новорожденного чада вырастет еще один христианин, а зачато оно было в монастыре, возможно при помощи дьявольских козней, которые принудили девушку уступить. Оставить его умирать или даже убить самой – это была бы месть людям, разрушившим ее жизнь, но в то же время Рехина чувствовала, что будущий ребенок является частью Уго: они одной крови. Если бы у матери случился выкидыш, все было бы иначе. Нет, Рехина не могла убить это дитя и не могла позволить, чтобы его убили монашенки. Ребенок принадлежит Уго. Никто не в силах предугадать повороты судьбы. К тому же… Рехина не хотела себе признаваться, но в конце концов призналась: через причастность к этой тайне она сама получит определенную власть над мужчиной, что приходит к ней в дом, а потом снова оставляет наедине с супругом, за которого Рехина вышла, еще не придя в себя от потрясения после гибели отца, резни и насилия… Вот что ждет ее дома: старый муж и двое чужих детей. Она не откроет Уго, кто эта девочка, не скажет, в каком положении оказалась его сестра, – ведь Уго верил, что Арсенда счастлива, служа Господу в каком-то монастыре.

– Эта малышка, – решительно произнесла Рехина, стоя рядом с лестницей в доме Уго, – заслуживает, чтобы какой-нибудь хороший человек воспитал ее как дочь. – Слова ее растворились в ночи. Еврейка посмотрела на Уго, а потом на Барчу с девочкой на руках. Ей показалось, что мавританка призывает ее говорить дальше, как будто они уже заодно. – А ты – лучший человек из всех, кого я знаю.

– Да, – подтвердила Барча.

– Нет. – Уго махнул рукой. – А ты – не лезь! – прикрикнул он на бывшую рабыню. – Как это ты додумалась принести мне младенца? Ты с ума сошла?

– Она умрет, если я отнесу ее в больницу, – перебила Рехина. – Ты это знаешь. Такая маленькая и такая слабая… Она умрет.

– Но… – Уго молча стоял, разведя руки, призывая женщин к благоразумию. – В больнице…

– Она умрет, – повторила Рехина.

«Она умрет». Вот что повитуха пообещала двум монахиням после родов. Сидя между ног роженицы, Рехина даже не показала ей дочь. Она перерезала пуповину, заставила девочку заверещать, отчего монахини переполошились, – впрочем, до них Рехине не было никакого дела. А потом еврейка положила девочку себе на грудь и довершила свою работу. Арсенда даже не попыталась увидеть ребенка. Рехина запеленала малышку собственной рубахой и поднялась с пола.

– Платите, – потребовала она у настоятельницы.