Наследники земли

Бернат поглядел на Уго со смесью жалости и презрения во взоре. Он был адмиралом, бывшим корсаром, пережившим тысячу сражений, человеком, привыкшим добиваться желаемого любой ценой. В его глазах читалось: а ты-то чем мне поможешь, виночерпий поганый.

– Ты мне не нужен, – сказал наконец Бернат.

– Что ж, в таком случае я тебе напомню обо всех убитых тобой людях, о врагах, желающих тебе навредить. Один из них, видимо, преуспел. – Бернат снова нахмурился, Уго не дрогнул. – И я напомню, что тебе, возможно, придется спуститься с трона высокомерия и гордыни, на который ты взобрался, – чтобы вернуть Мерсе.

Уго показалось, что шпага, все еще направленная ему в грудь, едва заметно задрожала. Но адмирал и не думал признавать свою вину. Он громко расхохотался:

– Ты все правильно сказал об убитых – вот и те, кто посмел украсть мою жену, будут убиты, не сомневайся.

– Ты понимаешь, что, пока ты гневаешься на своих врагов, кто-то из них может убить Мерсе?

– Мою мать тоже похищали. – Уго вздрогнул от удивления. Ни мисер Арнау, ни сеньора Мар никогда ему об этом не рассказывали. – Мой отец ее спас. И я сделаю то же самое.

– Это были Пучи? – спросил Уго.

Они с Герао тысячу раз обсуждали, могло ли похищение Мерсе быть местью семьи Рожера Пуча за смерть графа. На это указали викарию, тот, в свою очередь, разослал письма кастильским властям с целью узнать о местонахождении и жизни ссыльных. Ответа еще не было.

– Нет, тогда это были не Пучи.

Бернат замолчал, словно оценивая, могут ли Пучи стоять за новым похищением.

– Мы думали…

Бернат отвернулся от Уго и велел Герао подняться на верхний этаж.

– Расскажешь мне, что вы сделали в мое отсутствие, – грубо приказал Бернат. – А тебя я здесь больше видеть не хочу, – не поворачивая головы, сказал он виноделу, уже ступив на лестницу.

– Ты забрал у меня дочь! Ее похитили из-за тебя! – выпалил Уго.

Он стоял один посреди двора, но прекрасно знал, что за ним наблюдают слуги, рабы и, возможно, даже кормилица Арнау.

Бернат помедлил, занеся ногу над ступенью. Он выдохнул, почти мягко поставил ногу на лестницу и продолжил восхождение, не ответив Уго.

– Я вернусь, Бернат, – заявил Уго. – Речь идет о моей дочери… И ты не сможешь меня остановить.

26

Пришлось ждать несколько часов. Они поняли это, услышав звон колокола «Онората», который уже несколько лет сообщал горожанам время, измеряемое песочными часами. Разумеется, в ходу было и церковное время: примы, ноны, но оно с каждым годом оказывало все меньше влияния на жизнь каталонцев, привыкших к часам гражданским. Они сидели на ветхой деревянной скамье, встроенной в стену, в помещении настолько аскетичном, что оно казалось пустым: беленые стены, две двери – через одну священник завел их в комнату, через другую – куда-то вышел, скамья, небольшой сундук и распятие – вот и вся обстановка. Уго и Катерина устали от звона «Онораты» – во дворце епископа колокол слышен особенно громко.

Они подготовили щедрую мзду за освобождение Барчи. У них было вдоволь вина, чтобы продолжать дело, и оба за ценой не стояли. Они готовы были отдать все. Отец Гильем, священник из церкви Святой Марии у Моря, к которому обратились Уго и Катерина, заверил, что освобождение Барчи – практически дело решенное. Епископ, утверждал отец Гильем, не откажется от денег за бедную мавританку, уже просидевшую в тюрьме два года. Священник рискнул предположить, что, быть может, освобождения можно было достичь и за меньшие деньги, а остаток сбережений пожертвовать Собору у моря – здесь всегда нужны средства. Однако Катерина резко отвергла это предложение.

Теперь они сидели в епископском дворце, и звон колокола лишний раз напоминал им, сколько времени приходится ждать. Тугой кошель с деньгами они крепко держали в руках, чтобы не потерять. «Наверное, ее освобождают, – предположила Катерина, – это ведь единственная причина держать нас так долго, тебе не кажется?» Уго кивнул, пробурчав что-то невразумительное. Он всем сердцем надеялся, что Катерина права, хотя и собирался поначалу ответить – начальники, мол, всегда заставляют себя ждать, чтобы подчеркнуть свою важность, но промолчал. Уго подавил зевок – он не хотел, чтобы Катерина неправильно поняла этот признак усталости. Дело в том, что спустя почти две недели после исчезновения Мерсе его тело настойчиво требовало хоть какого-то отдыха, – и он готов был предаться сну прямо здесь, в тишине пустой комнаты, на этой скамье, какой бы твердой она ни была, но осознавал, что сон не принесет облегчения; точно так же по ночам, в постели, слезы и невыносимая тоска не давали покоя.