– Здесь лежит моя мать, – сказал Бернат. – Не дайте этому пьянице заблевать землю.
Солдаты вытащили Уго на площадь. От сильного удара его вырвало желчью и вином. Катерина рыдала. Бернат подождал, пока Уго придет в себя, и угрожающе произнес:
– Я ведь говорил, чтобы ты больше не попадался мне на глаза…
– Там, – перебил его Уго, показав в сторону кладбища, – я, Уго Льор, похоронил твою мать…
– Оставьте его, – приказал Бернат и задумчиво поглядел туда, где были захоронены останки сеньоры Мар.
Затем повысил голос, чтобы его слышали собравшиеся вокруг зеваки.
– Это просто пьяница, – заявил Бернат и плюнул виноделу в лицо. – И чтоб ноги твоей не было в Святой Марии – ты больше не посмеешь запятнать мою церковь. Предупреждаю в последний раз: ослушаешься – убью.
Уго с трудом поднялся, в заблеванной одежде, и повернулся лицом к Бернату. Катерина отвела взгляд. Солдат попытался помешать Уго приблизиться к адмиралу, но тот остановил его властным жестом. Люди перешептывались, ожидая развития событий.
– Что ты сделал с моей дочерью? – Голос винодела прозвучал на удивление чисто. Бернат хотел было ответить, но Уго предвосхитил его сухим предостережением: – Твоя мать слушает.
– Твоя дочь, верно, с дьяволом, своим отцом, – ответил адмирал после минутного колебания.
Уго опустил голову.
– Она мертва? – спросил он еле слышно.
Ответа не последовало. Бернат уже повернулся к Уго спиной.
В июне 1418 года Катерина наконец поняла странные слова Берната: «Она предпочла заживо подохнуть здесь, в Барселоне, а не среди крыс в моем замке». Даже отец Жоан, хоть то и была его церковь, очень долго не знал, кто будет жить в крохотной, три на три шага, келье, которую епископ велел пристроить к боковой стене церкви Пресвятой Троицы. Очевидно было одно: здесь собираются замуровать женщину.
В крохотной, темной келье стояла одна только узкая койка и имелось два оконца – одно выходило наружу и служило для подаяний, воды и пищи; другое, еще более узкое, было проделано в самой церковной стене, чтобы затворница могла следить за богослужением. Окна располагались высоко, чтобы замурованная не могла выглядывать наружу и поддерживать контакт с внешним миром.
В подобного рода затворах при монастырях, госпиталях или церквях обреталось много женщин. Одни затворялись в одиночку: в Барселоне такие жили рядом с лепрозорием, а также при церкви Святых мучеников Жуста и Пастора; другие сообща, тоже в маленьких кельях или даже в домах внутри города. Подавляющее большинство затворниц были связаны с общественными движениями, чуждыми монастырской жизни, то были мирянки: бегинки, отшельницы, святоши, избравшие путь аскезы и покаяния. Они проводили долгие часы, дни и годы в размышлениях и молитвах, пока их не настигала смерть. Они жили за счет подаяния, а монаршие особы, почитавшие их непрестанные молитвы общественным благом, брали их под свою защиту, щедро одаривали и под страхом строгого наказания запрещали нарушать тишину в тех местах, где жили затворницы.
Два каменщика замуровали входное отверстие, как только Рехина, облаченная в коричневую рясу, гордо вошла в свою келью, не попрощавшись ни с кем. Работу проделали быстро. Бегинку сопровождали один солдат и несколько священников; также присутствовали отец Жоан и бенефициары церкви новообращенных евреев. На улице собрались зеваки. Едва каменщики закончили, священник прочел молитву, затем все перекрестились и разошлись. Группа благочестивых женщин подошла к келье, и через маленькое окошко Рехине передали еду и воду. Вскоре около церкви не осталось никого, кроме белокурой женщины с бледными глазами, стоявшей на улице около главной двери.
Катерина хорошо видела боковой фасад небольшой церкви и маленькую пристройку, выступающую из стены, как гнойный нарыв. Скоро новые стены покроет грязь, и келья срастется с основным зданием, будто так всегда и было. Катерина смотрела на пристройку, где находилась причина всех несчастий Уго, похитительница Мерсе, виновница смерти Барчи. Она вспомнила Елену, рабыню-гречанку, вспомнила жизнь во дворце Рожера Пуча, когда они вместе с Рехиной обслуживали похотливого графа – одна как рабыня, а другая как шлюха. Затем Катерина вспомнила, как они жили в доме Барчи, и заметила, что по щекам текут слезы. Если раньше она чувствовала себя в долгу перед Рехиной, то теперь она слепо ее ненавидела. Эта змея причинила им слишком много страданий.
Катерина вздохнула, отерла слезы и направилась к таверне. Там ее ждал Уго; он больше не напивался до беспамятства, но потреблял ровно столько вина, чтобы постоянно пребывать в летаргии: достигнув такого состояния, он даже вином больше не интересовался. Он понимал, что ему говорят, но отвечал крайне медленно или не отвечал вовсе. Он двигался вяло, через силу, и, безразличный ко всему, совсем опустился. Ел мало, и то если Катерина и Педро его заставляли. Он сильно исхудал – и у него не было ни сил, ни настроения, чтобы наслаждаться любовью.