Теперь по две плошки в день. Вино, разбавленное огненной водой. Три месяца спустя Педро поднял над головой бурдюк и просунул его в окошко. «Так будет удобнее для нас обоих», – объяснил он. Рехина выпила. Еды было мало: народ знал, что обеты затворниц – пост и покаяние, и потому ей приносили корку хлеба, кусочек сыра или крошечную луковицу. В постные дни, которые случались часто, не приносили ничего, хотя мирянам полагалась рыба.
Мало еды, заточение в четырех стенах и вино, много, сколько душе угодно, то есть с каждым днем все больше, и смешанного с огненной водой. Иногда Рехина просила вина заплетающимся языком, а порой откровенно требовала: «Принеси вино сейчас же, Педро! Скорее! Или я перестану молиться за твою мать!»
Отец Жоан выяснил, что происходит. Катерина поставила его перед моральной дилеммой: он видел, как затворница в его церкви мало-помалу спивается. Он, конечно, знал, по какой причине еврейка заточила себя в келье, – о благочестии и спасении души речи не шло. Он также знал, чего добивалась Катерина, – спасти невинно заточенную в тюрьму женщину. «Если бы она действительно была дочерью Сатаны, – мудро заметила русская, – Церкви следовало бы позаботиться о ее спасении, а не прятать в темницу вдали от света и милости Божией».
Уго стал подозревать неладное, когда Педро и Катерина стали по ночам дистиллировать вино.
– На кой черт нам столько огненной воды?
Катерина замялась, а Педро потупил взгляд.
– Будем ее продавать, – нашлась русская. – Если у нас никто не покупает вино, так пусть берут огненную воду.
Уго безучастно пожал плечами и поплелся наверх, а Педро с Катериной обменялись заговорщицкими взглядами.
Теперь, девять месяцев спустя, Катерина, как обычно, стояла у фасада церкви Пресвятой Троицы. Отец Жоан отмечал, что Рехина стала разговорчивее, больше нуждалась в его обществе, требовала, чтобы священник подходил к окошку, прорубленному в церковной стене, и слушал ее речи.
– Такое, если у них настроение не слезливое и не грустное, часто случается с пьяницами, – сказала Катерина. – Их хлебом не корми – дай кому-нибудь душу излить.
– Истинно так. Но с каждой новой беседой ее речь становится все бессвязнее.
– Тоже правда, – согласилась Катерина. – Но даже во всей этой бессвязной болтовне есть зерно истины. Вот к чему стоит прислушаться. Уверена, она сболтнет вам что-нибудь о Мерсе и о месте ее заточения. Такое невозможно забыть… Рехина ведь была ей как мать долгие годы! И хоть когда-то, да любила ее. Уверена, сердце Рехины разрывается, когда она вспоминает о Мерсе, и, Богом клянусь, мы вытащим из нее признание.
– Не поминай имя Господа всуе… – нахмурился священник.
В день свадьбы Берната с дочерью Гальсерана Десторрента Катерину охватило совершенно особое предчувствие: все решится сегодня, но, не полагаясь на одни только чувства, она наполнила огненной водой бурдюк, который Педро на рассвете просунул в окошко Рехине.
Они все-таки решились продавать огненную воду. Немногочисленным посетителям, пьяницам и злодеям, пришелся по вкусу этот крепкий напиток, им неизвестный. Они пробовали, изумленно переглядывались, восклицали, громко его хвалили и заказывали вновь и вновь, не торгуясь. Вскоре молва об огненной воде разнеслась по всему Равалю. В таверну снова повалил народ – а затем объявились и власти. Катерина выпила плошку прямо на глазах у проверяющих, многие в таверне последовали ее примеру. От напитка нет никакого вреда – только напиваешься быстрее, но разве это грех, смеялся кто-то. «Не хуже монастырских вин!» – крикнул грубоватый сапожник, член Совета Ста, и заказал еще одну плошку. Так же подумал и мостасаф Барселоны – чиновник, уполномоченный городскими властями контролировать рынок, лавки, вес, цены и качество товара. Он установил налог на этот новый напиток и разрешил продажу без дальнейших препирательств.
Катерина и Педро много работали. Днем они трудились в таверне, а ночью перегоняли вино, и это приносило доход. Уго смотрел на их работу со стороны. Правда, сам он никогда не думал, что можно продавать огненную воду.
– Помнишь, как ее любила Барча? – спросила Катерина. – Она перегоняла огненную воду и пила как лошадь!
Уго кивнул, вспомнив о мавританке, и принялся помогать с дистилляцией.
Их успех пытались повторить. Закупали