Наследства

Клэр Пон, в сопровождении двух пекинесов — Тай-фуна и Па-чу-ли, переехала на новую квартиру вместе с весьма разношерстной, но неизменно красивой мебелью, полотном Фердинанда Кнопфа и скульптурной Макса Эрнста, которую ненароком поставила в тот самый угол, где повесился господин Селестен Мерсье. Когда в первый же день появилась черная молескиновая сумочка, пекинесы, которые никогда ничего не боялись, зарычали, оскалив клыки. Ну а молодая женщина, даже не подумав о том, чтобы съехать с мастерской, в которой свет, падавший из слуховых и бокового окон, казался ей таким интересным, просто отметила этот феномен в своих записях, упомянув и об удавке, вдобавок проявившейся благодаря ее ясновидению. Впоследствии это не мешало ей насвистывать танцевальные мелодии, пока она мыла кисти или готовила собакам мясо.

* * *

Первый и второй этажи нагоняли беспредельную тоску смешанным запахом увядших гвоздик, порошка из лаванды и лекарств. На кухне воняло гарью и винным отстоем. Пыльный кретон все еще оттенял своими почти светлыми пятнами темную и тяжеловесную мебель, которую Альфред Ванделье унаследовал от матери. Сам он держал в Сен-Манде оптику, но дела шли неважно: клиентов нередко смущал этиловый перегар и неуверенные жесты. Это был мужчина среднего роста, с густой седеющей шевелюрой, но, хотя профиль и был дерзким, глаза имели устрично-слизистый оттенок. Никто не знал, о чем думает Ванделье, если только в резком припадке кривлянья он не городил агрессивный вздор и, сам весьма невежественный, упрекал в бестолковости других. Счастлив он не был.

Его жена Мари почти постоянно лежала молча на старой кушетке и, если не читала, то таращилась в одну точку. Жалобным голосом руководила она издали судомойкой, которая каждую неделю приходила навести видимость порядка и немного проветрить квартиру. У мадам Ванделье было забавное восковое лицо, а матовые белокурые волосы низко опускались на прямые брови. Глаза таинственно и зловеще сверкали, тонкие губы растягивались между впалыми щеками. Закутанная в креп и неподвижная, словно что-то подстерегающая, она походила на мандрагору. Она и впрямь была одинока, поскольку Ванделье, обуреваемый ревностью, бесновавшейся в нем, подобно растрепанной умалишенной, методично окружал жену пустотой, распугивая друзей и родственников оскорбительными выходками.

У пары была дочь Женевьева, которой скоро исполнялось пять. Она никогда не смеялась и смотрела прямо в лицо нелюдимым зеленым взглядом. В каждом члене этой семьи было что-то зеленое. В Альфреде — серовато-зеленый цвет разложения и плесени. В Мари — черно-зеленый цвет ядовитого растения. В Женевьеве — цвет перечной мяты, резкий и чистый. Девочка играла на террасе в игрушки, а порою просто бродила там без дела или уходила на лужайку — посмотреть на течение Марны. От матери ей достались тяжелые белокуро-зеленые волосы, низко опускавшиеся на прямые брови, от отца — выпирающий профиль, и лишь глаза были ее собственные. Эти глаза смотрели странно, когда, например, она зарывала жестяные коробочки, положив туда какую-нибудь вырезанную фигурку или фруктовые косточки. Оторванная от людей и заброшенная в пустыню безразличия, она любила петь на неведомом, бессмысленном языке.

Клэр Пон, часто наблюдавшая из окон за девочкой, прониклась ее одиночеством, но, несмотря на сочувствие, заняться Женевьевой не пожелала. Она не помышляла ни о каком сближении с соседями, не хотела возбуждать ревность пекинесов, да к тому же мастерская не предназначалась для детей.

В тот день Клэр остановилась, чтобы разобрать почту, и ее взгляд внезапно скользнул внутрь помещения. Когда видение прошло и Клэр очнулась, она мгновенно заметила ее за своим маленьким «ремингтоном» — лакированной черной металлической машинкой, что с грохотом тряслась.

«Я вижу Анриетту Клевскую, которая несколько месяцев хранила у изголовья забальзамированную голову своего любовника Коконнаса, пьемонтского дворянина, обезглавленного за участие в заговоре 1574 года. Я отчетливо вижу эту голову с тонкими и резкими чертами, окуренную миррой и ладаном, с тусклыми волосами, сухими, как пакля, где все еще оставались белые яйца вшей, черный, ссохшийся срез шеи с как будто опаленными отверстиями артерий. А еще я вижу саму Анриетту Клевскую — слишком тучную женщину с чересчур розовым лицом и слишком светлыми ресницами, но бесподобными руками. И все это на фоне желто-пурпурного ковра из генуэзского бархата».

На следующий день Клэр приступила к предварительным наброскам, после чего принялась за полотно в темных и ярких тонах.

* * *