Наследства

Наряду со внезапными катастрофами случались и нежданные чудеса. По необычайному стечению обстоятельств Гольдмарки прошли сквозь ячейки сетки, натянутой с начала оккупации, но, похоже, старательно сплетенной еще раньше. Возможно, их данные затерялись в какой-то административной неразберихе. Они избежали расправ Молодой гвардии, «повесток» в мае 1941 года и даже, по слухам, приказа от 1 июня 1942 года, предписывавшего ношение желтой звезды. Никто не знал, как они пережили голод, возможно, питаясь подобранными объедками, хотя отбросы встречались редко. Порой они также находили скудные харчи, оставленные кем-то безымянным перед дверью подвала, открывавшейся прямо внутрь.

Андре много думала, стегая на машинке, а Ависага все реже и реже приходила на террасу. «Эта женщина, — думала Андре, — эта женщина берет ее на руки, говорит с ней на своем языке, эта женщина…» Она приучала себя к мысли, что, если родители Ависаги каким-нибудь образом исчезнут, с детьми ничего не случится. Наоборот, они будут надежно защищены но от всякого посягательства, от всякого дурного семейного влияния, надежно помещены в какое-нибудь превосходное учреждение, где их как следует воспитают. Да, именно так следовало думать, да, следовало это себе повторять, и Андре повторяла, причем с таким же упорством, с каким вытирают трудно выводимое пятно. Хотя ее мысленные картины мутнели под жирной пленкой сомнений, она все же взяла перо и бумагу. Ей было невдомек, что yet each man kills the thing he loves[6].

* * *

В четверг, 16 июля 1942 года, над Иль-де-Франс висела чудовищная жара. После обеда перед «Селеной» остановился грузовик французской полиции. Застыв в оконном проеме второго этажа, Андре немного спустя увидела, как вышли Гольдмарки. Старуха-мать опиралась о палку и несла узелок. Лея, с младенцем на руках, подавала руку мальчугану — первому в шеренге из трех детишек. Мориц в черной шляпе и до блеска потертом костюме нес чемодан и вел Ависагу, туго закутанную в шерстяную одежду на случай больших холодов, которая тащила связанный бечевкой сверток. Андре видела, как все они сели в грузовик, который увез их к тридцати тысячам других мужчин, женщин и детей, размещенных в «Вель д'Ив» перед отправкой в лагеря смерти.

* * *

Проплыв по черным водам Марны и затем выбравшись из них, она рискнула выйти на лужайку и осмотрительно остановилась на террасе. Устремив взор красивых карих глаз к «Селене», она очень быстро нашла вход в подземелье и немного помедлила, поднеся к носу изящную розовую лапу. Подвал был безлюден, лишь издалека доносилось дребезжание швейной машинки. Тогда она быстрыми шажками, невзирая на растянутый беременностью живот, вошла на кухню, порылась и отыскала груду старых газет. Она принялась их кромсать, складывать из маленьких клочков гнездо, удобное ложе, надежно спрятанное в шкафу под раковиной. Там-то, присев на корточки, она и произвела на свет шестерых гладких розовых крысят — основу той плодовитой династии, что некоторое время станет делить «Селену» с семьей Мавзолео. Мягкая рыжевато-серая шерстка, черные жемчужины глаз, резвый бег, лапки цвета утренней зари, извивающиеся хвосты, нередко изрезанные открытыми ранами — ведь зубы так безжалостны. По ночам крысы охотились на берегах, обшаривали мусорные ящики и пожирали тех, кто слабее. Драки, крики, похожие на скрип ногтя по стеклу, погони и глухие падения с последующими странными хрипами. Это варварское житье затхло отдавало тухлятиной и кровью.

* * *

В аттике, снятом на ее имя, Антуанетта не раз видела что-то черное, неясное, но очень зловещее. Нечто вроде сумочки, внутри которой угадывалась какая-то скверна. Хуго тоже ее замечал, но угроза была уже налицо — с самой первой минуты его дезертирства, когда, сбросив ненавистную форму, он унес с собой в кармане пиджака только револьвер.

Он принял решение давно, хотя ему доводилось лишь чинить карандаши да перебирать бумажный хлам, звонить на кладбище, чтобы доложить о вновь прибывшем, имя которого только что сообщили, да изредка совершать разведывательные прогулки. Теперь в его фальшивых документах значилось имя Дмитрия Осипова — переплетчика, родившегося в 1902 году в Смоленске. «Сколько еще придется носить это имя?» — думал он с горечью, смешанной с нелепым удовольствием от игры. Он надеялся на приход союзников, ждал его с нетерпением, прислушиваясь к грохоту бомб, сыпавшихся дождем на пригород, особенно на сортировочные станции, к примеру, Нуази-ле-Сек. Было почти невозможно вступить в подпольную организацию сопротивления, если ты не был ни французским националистом, ни коммунистом, а пришел вместе с оккупационными войсками. Приходилось оставаться начеку, ведь это был великий фестиваль стукачества: как выяснилось позднее, в то время орудовало целых пять миллионов доносчиков.