Наследство

– Ты, гляжу, Егор Васильевич, – усмехнулся Фокин, – всё о своих работниках заботишься. То за агронома хлопотал, теперь вот за завхоза. Плюнь, почаще о себе думай. Ведь люди привыкают, что кто-то о них печётся, и начинают этим спекулировать. Ты заставлял своего Кузьмина напиваться и в драку лезть?

– Выходит, вы уже в курсе?

– А как ты хотел? Служба есть служба. Вот передо мной оперативное сообщение из милиции. Напился твой Кузьмин до чёртиков и драку учинил. Понимаешь, драку! Полез, старый чёрт, кулаками махать. Дубина он, твой Кузьмин.

– Да нет, – обрадованным голосом заговорил Дунаев (значит, всего-то за драку задержали этого дуропляса, опять свой пьяный норов сдержать не сумел), – он человек хороший, фронтовик. Можно сказать, боевой ветеран…

– Ну и не переживай, Новый год будет дома справлять. Это я тебе обещаю. Хочешь – пригласи его на стопку, а лучше врежь промеж глаз, чтобы знал, как себя вести. Мне, откровенно говоря, давно про него говорили – буен, как ураган, и в выпивке меры не знает…

Дунаев положил трубку довольный. Нет, великая сила дружба, как шестидюймовый снаряд, любую стену пробьёт. Это только говорят о «телефонном праве», что, мол, власть предержащие используют его для покровительства преступникам. А какой преступник Кузьмин? Так, простофиля, мелкого пошиба маклер, которому надо медяками как-то покрывать свои расходы.

Позвонив Елене, Дунаев со смехом поведал ей историю с Кузьминым и успокоил, сказав, что нужные звонки он уже сделал и дядя новогоднюю ночь будет отмечать дома.

– Ты не опоздаешь сегодня? – спросил он в конце разговора.

– Нет-нет, – торопливо ответила Елена, – в три буду дома.

– Ну, жду и люблю, – Дунаев чувствовал, как тепло разливается в груди. В пронзительной тишине он слышал сейчас радостный, чёткий, со звоном, стук собственного сердца.

* * *

В последний день года мутная сумрачная пелена, висевшая обычно с утра, растворилась в голубом бездонном небе, грязно-серые облака откатились к горизонту и там покойно залегли. Когда Бобров пошёл в лес за ёлкой, лёгкий морозец точно тоненькими иголочками впивался в лицо, разглаживая морщины, воздух нагнетался в лёгкие, как насосом, и они словно отрывали тело от земли, делали шаг пружинящим, невесомым.

Мысль поставить дома ёлку родилась утром. Она пришла неожиданно, как отголосок памяти о далёком детстве. Мать всегда к новогоднему празднику наряжала ёлку, и, когда Евгений был маленьким, эта процедура превращалась в неповторимую сказку, вспомнив про которую сегодня, он почувствовал, как побежала по щеке непрошеная горячая слеза. Мать с утра начинала рассказывать, как придёт к ним в сумерках Дед Мороз, как он будет спрашивать, здесь ли живёт хороший, послушный мальчик Женя, и, узнав, что здесь, станет наряжать ёлку игрушками.

– А где он игрушки возьмёт? – замирал Женька.

– О-о! – восклицала мать, всплёскивая красными шелушащимися от воды руками. – У Деда Мороза игрушек хватает! Знаешь, какая у него большая сумка? Там припрятано для хороших мальчиков и игрушек, и сладостей…

– Мама, а я хороший мальчик? – испуганно спрашивал Женька.

– Ты? Да как сказать… Когда слушаешься – то да, а когда нет…

– Мама, а ты не говори Деду Морозу, что я тебя не всегда слушаюсь. Не скажешь?

– Ладно, не скажу, – говорила мать, пряча улыбку. Вечером Женька не спал, чутко прислушиваясь, когда же стукнет дверь и в комнату войдёт долгожданный гость, прошуршит огромными валенками о половик, спросит про мальчика, а потом примется за своё торжественное дело. Но время шло, нудное, тягучее как резина, а тревожную тишину никто не нарушал. Только мать гремела на кухне посудой, и Женька уставал: глаза начинали смыкаться в дрёме, густая, как ночь за окном, темнота давила на голову, и он проваливался в глубокую, как колодец, яму, а когда просыпался, в окна уже бил свет, на улице свистел ветер, а за стеной звенькали стёкла. Но главное – в углу, там, где обычно стоял батарейный радиоприёмник «Родина», теперь красовалась ёлка, и в комнате ощутимо пахло лесом и хвоей. Кажется, всё пело в Женькиной душе звонкой песней, жаворонковой трелью поднималось ввысь хорошее настроение.

Конечно, Серёжка – уже большой парень, и ему не надо повторять материнские рассказы про доброго сказочного Деда Мороза, но и ему будет приятно увидеть в их мужицком, неуютном без женского догляда доме ёлку.

Бобров вошёл в лес, проваливаясь по не схваченному ещё морозцем свежему скрипящему снегу, пошёл к Тимофеевскому оврагу, где на крутых щелистых склонах, словно приклеенные, росли разлапые мелкие ёлки, стоящие сейчас как праздничные, припорошенные ватной пеленой снега. Евгений Иванович облюбовал одну, прямую, как свечка. Жалко было даже заносить над ней топор, но представил, как обрадуется Серёжка, – и срубил красавицу, рукавицами сбил снег и заторопился домой.