Наследство

Лариса не ответила, но по лицу её Бобров сразу понял, что сморозил глупость. Ну разве не чувствует он, как тяжело женщине сделать такой шаг. Ведь приход Ларисы – своего рода подвиг, победа над собой. И к соседке Наталье Константиновне она зашла специально: набраться смелости, как набирают в лёгкие воздуха перед прыжком в воду.

Лариса всё-таки справилась со смущением, сказала, смеясь:

– А мне хотелось с Наташей поговорить. Как-никак, полгода почти не виделись. Ну и сам знаешь, когда сходятся две женщины, – разговоров на добрые сутки. Трещим как сороки, спешим выговориться. Но пообедать мы всё-таки успели. – И, помолчав, спросила участливо, с материнской ноткой: – Как здоровье-то твоё, Женя?

– А, нормально! – Бобров ответил легко и торопливо, словно боясь, что она не поверит. – Понимаешь – нормально!

Сегодня в лес ходил… за ёлкой вот – катился вроде воздушного шара. Кстати, как тебе наша ёлка?

– Красивая…

– Серёжу за игрушками послал. Будем украшать.

Лариса смотрела на него с недоверием. Наверное, тёмно-серое, как газетный лист, лицо его не очень ей нравилось, да и дыхание, сдавленное, тяжёлое, говорило о том, что Бобров ещё не справился с болезнью.

Прибежал Серёжка, радостный, запыхавшийся, и в комнате вроде посветлело, точно выветрился тяжкий дух сдержанных и немного казённых слов. Лариса, засучив рукава своего бордового праздничного платья, начала вместе с ним развешивать игрушки, поручив Боброву делать поводки для подвески украшений. Евгений привязывал нитки к шарам и тихо радовался. Да, с приходом Ларисы в доме словно каким-то другим, хрустально-искристым, стал даже воздух.

День клонился к концу, за облака закатилось солнце, и повалил лёгкий, пушистый, прямо-таки действительно новогодний снег. Эх, хорошо бы сегодня и в полночь была такая же погода!

Игрушки, купленные Серёжкой, были красивыми. Эти жёлтые, синие, ярко-красные и зелёные шары, чем-то напоминающие яблоки, розовые и белые свечи, витиеватые сосульки, белки и багряногрудые снегири с прищепками – всё это сейчас горело и сверкало, и в доме словно заиграла праздничная музыка.

Закончив наряжать ёлку, Серёжка вдруг робко спросил:

– Папа, а можно я на праздник уйду?

– Как это – уйду? – удивился Бобров.

– А мы всем классом решили Новый год на катке встречать. Под звёздным небом, знаешь, как здорово!

Каток – новое развлечение в Осиновом Кусту. Десятки лет стояло в центре села болото, весной заполняющееся до краёв сбегающей со всей округи водой, а летом служившее лягушачьим царством, над которым вились стрижи, чайки-крачки и ласточки. Сейчас болото засыпали мусором, привозным грунтом, выровняли беговые дорожки, сделали стадион, площадку для игры в хоккей. А несколько дней назад на стадионе установили ёлку, вокруг неё залили лёд, и от детворы отбоя не стало – гомонят допоздна.

Бобров искоса глянул на Ларису, но она молчала, а Серёжка с такой мольбой смотрел на отца, что тот наконец утвердительно кивнул:

– Ладно, иди.

– Ну, пока! – обрадованно крикнул Серёжка и скрылся за дверью.

И снова гнетущая тишина повисла в комнате. Лариса словно затаилась, спряталась в начавшую сгущаться в доме вечернюю темноту. Она с тревогой смотрела на Боброва, наверное, жалела его, больного и слабого. А он не больной и не слабый! Он хочет жить настоящей жизнью, не сгибаясь и не прячась ни от кого!

Нет, нет, нет, надо что-то сделать, отогнать то проклятое оцепенение! Непонятная судорога затрясла тело Боброва, но, странное дело, вместе с этой судорогой тепло наполнило её до краёв, а потом обожгло, подняло как на крыльях, и Евгений почти в беспамятстве подошёл к Ларисе и, притянув её к себе, поцеловал долгим горячим поцелуем. Глухой стон сорвался с её губ, словно мольба о любви, и Бобров ещё сильнее прижался к ней, почувствовав, как неровными толчками заколотилось сердце в груди.

– Ой, Женя!.. – Лариса глядела ему в лицо своими грустными, с застывшими блёстками слёз глазами. – Ой, Женя…

– Милая… – шептал, обжигаясь собственными слезами, Бобров. – Милая…

…Они очнулись, как ото сна. То, что они пережили за эти минуты, словно сделало их одним целым, соединило души и мысли. Бобров вдруг как безумный заговорил про ту далёкую ошибку юности, когда он так легко потерял Ларису, а она, сказала просто:

– Я есть хочу, Женя!

– Господи, какой же я осёл, совсем тебя заморил! – воскликнул Бобров и, боясь получить отрицательный ответ, спросил, вглядываясь в помолодевшее, такое дорогое лицо. – Мы вместе встречаем Новый год, правда?

– А как же, Серёжа? – вопросом на вопрос ответила Лариса.

– Ну, я не думаю, что ребятня сегодня рано угомонится. Бобров начал хлопотать на кухне, а Лариса, поправив у зеркала причёску, вдруг засмеялась радостно и легко. Всё в ней сейчас торжествовало победу, словно она преодолела трудный затяжной перевал и стояла теперь на самой вершине, обдуваемая чистым, молодящим, озорным ветром.