Наследство для безумцев

Окон в стенах не было. Тусклый свет лился из нескольких отверстий под самым потолком, но там, наверху, находились помещения стражников, а потому свет не гас ни днём, ни ночью. Создатели тюрьмы не слишком-то заботились об удобстве заключённых, хотя всё же учли, что со временем множество немытых тел начнёт немилосердно вонять — и потому провели какую-никакую вентиляцию. В результате великое множество народу простыло, поскольку по зданию гуляли вечные сквозняки, и почти из каждой клетки слышались чихание или надсадный кашель. Но вот это тюремную администрацию ни капли не волновало. Равно как и крысы, вальяжно расхаживающие по тюрьме и время от времени нападающие на ослабевших заключённых. Одним человеком больше, одним меньше — кому есть до этого дело? Умрут эти — подвезут новеньких. Кого б хорошего, а преступников в Падашере всегда хватало!

Джамина потеряла счёт часам — или дням? Время в тюрьме шло совершенно не так, как на воле. Его измеряли от кормёжки до кормёжки, и вскорости девушка окончательно запуталась в том, сколько именно раз мрачный одутловатый надзиратель приносил ей миску с неприятной на вид и на запах бурдой. Еду полагалось выхлебать прямо из выщербленной посуды — никаких столовых приборов арестантам не выдавали.

Сначала девушка пыталась не есть, но вскорости обнаружила, что пальцы сами тянутся к миске. Желудок скручивало до рези, перед глазами плавали разноцветные круги. Зажав нос левой рукой, правой Джамина поднесла миску к губам и сделала первый глоток. Её немедленно вырвало. Подавив следующий прилив тошноты, девушка упорно глотала едва тёплое варево и кое-как опорожнила посудину. Следующие разы дались намного легче, и Джамина с ужасом осознала: она привыкает. Привыкает к тюремному распорядку, к сальным взглядам из соседних клеток, к двусмысленным (а иногда и совсем недвусмысленным) шуточкам и насмешкам… Всё верно: она — райская пташка, залетевшая в эти подземелья волею случая, и здешние обитатели не могли просто оставить её в покое. Повезло ещё, что ей, как единственной здесь женщине, полагалась отдельная клетка: пускай крохотная, пускай абсолютно просматриваемая со всех сторон, зато без сокамерников и с краю, возле самой стены. Джамина быстро научилась не подходить туда, где её ждали потные и жадные мужские руки, измазанные тюремной грязью. И пусть от стены веяло сыростью, но девушка упорно держалась возле неё. Если заболеет — неважно; неважно даже, если придётся умереть. Всё равно Джамина проиграла, оставалось лишь смириться.

Некоторую неловкость девушка испытывала, лишь справляя нужду, но полагала, что вскорости привыкнет и к этому. Её-то уж точно никто не стеснялся!

Поначалу Джамина ждала, что к ней придут дознаватели, начнут допрашивать, возможно, даже пытать… Но время шло, одна кормёжка следовала за другой, а никто не являлся, и стало ясно: её уже осудили, оставалось лишь дождаться казни. Никому не интересно то, что произошло на самом деле. Разумеется, в этом чувствовалась рука Джехханы, договорившейся с роднёй. Тюремщики и дознаватели, небось, считают, что оказывают этим услугу дочери Амбиогла, избавляя её от лишних страданий!

Так что, когда толстый надзиратель, гремя ключами, освободил её из клетки, набросил на шею кожаный шнур и повёл куда-то, Джамина испытала лишь усталое облегчение. Наконец-то всё закончится, и она встретится с отцом в царстве Умбарта! Конечно, советник Амбиогл будет недоволен дочерью, проигравшей войну с убийцами, но сильно ругать вряд ли станет. Он и сам, честно скажем, свою битву проиграл.

Пока девушка шла за охранником, стараясь держаться строго по центру коридора, со всех сторон бесновались заключённые. Кто-то пытался обратить на себя внимание, осыпая Джамину насмешками и оскорблениями, кто-то выкрикивал сальные шуточки, а некоторые с разбегу бросались на прутья так, что клетки тряслись. Это было сущее безумие, которое пробрало даже надзирателя: пару раз он щёлкнул кнутом, осаживая особо разбушевавшихся узников. Девушка ёжилась: она-то думала, что уже свыклась со здешними обычаями, но нет, тюрьма всё ещё могла её удивить, и осознание этого наполняло душу ледяным холодом. «Ничего, — утешала себя Джамина, — сейчас меня казнят, и больше я никогда и ничего не почувствую. Как же хорошо!» Помогало, честно говоря, слабо: Джамине хотелось жить, хотелось вернуть прежнее счастье и покой. Хотелось, чтобы всё стало, как прежде: улыбался светло отец, Имида радовалась пустячным подаркам, вечерами семья собиралась за ужином и обсуждала прошедший день…

Всё это осталось в прошлом, оказалось фальшью, пустышкой, яркой стекляшкой, выставленной напоказ в витрине, чтобы заманить простаков. Джамина прекрасно понимала, насколько оставшаяся в памяти картинка не соответствует действительности. Но всё равно готова была пожертвовать целым миром, лишь бы вновь оказаться в этой сладкой лжи, запутаться в ней и никогда не возвращаться в холодную и злую реальность.