Настало времечко…

– Денег нет, земеля, – сознался Телятников. Не сообразил сразу, что может рассчитаться на месте, в общежитии.

Водитель подумал секунду:

– Куревом не богат?

– Есть.

– Садись, – сказал водитель. – Хоть по-московскому успеть встретить.

На полпути подхватил он, однако, шумную компанию, – двух девиц и парня, – собравшуюся всю ночь колядовать по друзьям и знакомым. Водитель предупредил их, кивнув на Телятникова: «Это мой сменщик». Но компании наплевать было – кто такой Телятников, рассчитались они сразу и более чем щедро.

Водитель повеселел.

– Я тебя в центре выброшу, перед площадью. – сказал Телятникову. – Годится? А то, знаешь, пока ее в стойло, пока то-се…

На площади, в сказочном городке, возведенном вокруг великанской елки, было многолюдно. Из распахнутых ртов снежных богатырей и чудищ, по ледяным языкам-горкам, сплошным потоком катилась визжащая толпа. Был тот час новогодней ночи, когда народ, оторвавшись от праздничных столов, двинулся в центр, к елке – подурить, поразмяться.

Телятников тоже проник в дыру, куда-то под мышку богатыря, поднялся (в спину подпирали) по деревянным, скользким ступеням, вдруг оказался в огромной, разверстой наружу пасти и ухнул вниз – стоя. У подножья горки не удержался – сзади подшибли, – упал, завертелся пропеллером – и сам подшиб какую-то глазеющую на этот кавардак девчушку. Вскочил, поднял свою жертву, хотел было обругать ее, а девчушка, приступив на правую ногу, вдруг ойкнула от боли, обвисла у него в руках. В следующий момент налетели на них две возбужденные бабехи, замахали варежками, закудахтали: «О, Дульсинея-то! Уже обнимается, тихоня! Уже с кавалером!» – и узнали Телятникова: «Володя! Ура! С Новым годом!»

И Телятников узнал налетчиц: студентки из нархоза. Как-то раз был у них в гостях, в общежитии, Марик и Рудик затащили.

– Тихо, девчонки, тихо! – усмирил он их. – Не толкайтесь. У нее вон с ногой что-то. Идти не может.

– Ой!.. Ай!.. – запереживали девушки. – Что же делать-то? Надо такси поймать!

– Да где его сейчас поймаешь? – сказал Телятников. – Ну-ка! – Он легко поднял девчушку.

Они пошли.

Подружки семенили рядом, стараясь хоть как-то помочь Телятникову, ручку-ножку поддержать этой… ушибленной. Больше мешали. Он вспомнил их имена: худая и чернявая, вся какая-то развинченная – кажется, Зинаида; та, что постепеннее, самоуверенная толстуха – почему-то Манефа. Маня, наверное? Маша… Телятников тогда, при знакомстве, не поинтересовался.

До общежития было недалеко, квартала три, и девчушка оказалась совсем легонькой – вначале. Но помаленьку руки у Телятникова начали уставать.

– Эй, там, на нижней полке! – окликнул он. – Ты живая еще? Держись, пожалуйста, за шею. А то виснешь, как… Уроню ведь.

Она обняла его за шею, неожиданно крепко, прижалась холодным носом и губами к щеке.

Новое дело! Телятников завертел шеей:

– Задавишь!.. Где вы такого сумасшедшего ребенка откопали? – спросил подружек. – Удочерили? Что-то в прошлый раз я ее не видел.

– Она в академическом отпуске была, – объяснила Манефа. – После операции. Ей ногу резали.

– Хорошо еще, что не ту самую подвернула – другую! – это Зинаида.

– Укусись! – одернула ее Манефа, – То на одну хромала, а то на две станет.

– Сама укусись! На две… скажешь.

В общежитии, в комнате, они стащили с нее сапожок, осмотрели ногу, пощупали, помяли – Дульсинея попищала маленько, поморщилась.

– Ерунда! – решили девицы, – Растянула маленько. Или ушибла. До свадьбы заживет.

– Верно. Даже и опухоли нет. Могла бы сама дойти, притворяшка!

– А ей на ручки захотелось, лялечке маленькой!

Телятников, пока они вокруг нее хлопотали, рассмотрел девчушку: худенькая, тоненькая, словно бы прозрачная. Дюймовочка этакая. Дюймовочку она еще нарядом своим напоминала. Платьице на девчушке, когда она сняла шубку, оказалось белым, воздушным, вроде подвенечного. Правда что – лялечка маленькая, куколка. Но глаза из-под короткой челки смотрели скорбно, посторонними были на ее детском лице. И в уголках губ – скорбные морщинки. Неожиданное, странное лицо.

Решили пить чай. Тем более что все необходимое для него имелось на столе, даже не до конца разрушенный торт. Беду пронесло, девицы опять развеселились, задурили.

– Володя! Володя! Скажи тост! – кричала Зинаида.

– Под чай-то? Офонарела! – смеялась Манефа.

– Ну а почему бы? – Телятников задумался на мгновение – и срифмовал: – Всем святошам отвечаем: Новый год встречаем чаем!

– Гениально! – подпрыгнула на стуле Зинаида. – А теперь я!.. Нет, пусть сначала Дульсинея. Дульсинея, давай! За своего спасителя!

– Спаситель! – фыркнула Манефа. – Чуть не изувечил.

– Ну за носителя! Вообще, сидит… как не знаю кто! Ей кавалер, можно сказать, с неба свалился, другая бы, точно, сдохла, а эта… Давай говори!

Дульсинея подняла свою чашку двумя руками, словно боясь не удержать одной, повернулась к Телятникову – и вдруг заплакала. Заревела, беззвучно содрогаясь, выплескивая чай на подол.

Зинаида и Манефа понимающе переглянулись: началось!

«Чего это она?» – одними губами спросил Телятников.

Зинаида ответила громко:

– Да ну! Блаженная! Никто замуж не берет.