Настало времечко…

Второй подвиг, хотя он и закончился конфузией, тоже заслуживает уважения и огласки. Дядя Гриша, вполне в духе того восторженного времени, вознамерился повернуть вспять реку, точнее – безымянный ручей, рассекавший надвое нашу улицу. Ручей этот впадал в обширную согру (тогда она казалась нам обширной), обводнял ее и на противоположном краю вытекал вовсе жалкой ниточкой, которая где-то далеко-далеко вливалась в малую речку Рушпайку. Но вытекал он только в половодье и во время затяжных дождей. Летом же, в сухую погоду, ресурсов его хватало лишь на то, чтобы расползтись по согре.

Так вот, дядя Гриша решил осушить согру, дабы потом желающие могли раскорчевывать ее под огороды. Для этого требовалось прорыть трехсотметровую траншею (дядя Гриша говорил: канал) от ручья до заброшенного песчаного карьера, затем перегородить ручей дамбой и отвести таким образом воды его в необъятную чашу карьера.

У мужиков от изумления лезли на затылок шапки.

– Да ты соображаешь, башка? – говорили они. – Ну набузует он полный котлован, до краев, а дальше куда? Ведь это тебе не десяток цистерн вылить – он же, сволочь, всю жизнь течь будет.

– Ни хрена! – упорствовал дядя Гриша. – Всосется!

Сообщников он себе, разумеется, не навербовал – рыть пришлось одному. Дядя Гриша трудился, как экскаватор, за половину собственного очередного отпуска прошел метров пятьдесят трассы, но тут случилось непредвиденное: дядю Гришу подстерегли грунтовые воды. К тому же он перекопал единственную дорогу, ведущую к улице. И хотя дорога эта не была важной транспортной артерией, все же именно по ней шло снабжение нашей окраины угольком и дровишками. Вмешался уличный комитет, затем райисполком, дядю Гришу штрафанули за самоуправство, а траншею приказали зарыть. Тут, понятно, нашлись охотники, отрезок «канала» в месте расположения дороги быстренько засыпали и утрамбовали, на всем же остальном протяжении: дураков нет, – трогать его не стали – и «канал» остался как памятник неравной схватки дяди Гриши с природой.

Казалось бы, этот случай должен укротить дяди-Гришину дурь. Собственно, все так и думали – укротит. Но, как вскоре выяснилось, ошиблись.

…В начале шестидесятых годов он построил дом – чем в который уже раз снова ошеломил родню.

Случилось так: сначала построился дядя Ваня. У него разрослась семья – трое сыновей, дочь, да еще старенькую мать дядя Ваня покоил, – рассчитывать на государственную квартиру мог, но по тем годам не более чем на двухкомнатную «проходную»; такой вариант проблем его не решал – и дядя Ваня надумал строиться. Взял участок на горе Островской и заложил настоящий особняк: четыре комнаты наверху, правда крохотные, да полуподвальная часть – с кухней и каморкой для бабушки.

Помогали ему всем кланом. По выходным дням, вечерами после работы, собирались мужики, еще удерживающие топоры в руках, тюкали дотемна.

Дядя Гриша, который не столько помогал, сколько, редко появляясь на стройке, мешал советами и командами, во время новоселья, за столом, вдруг хвастливо заявил:

– А я лучше построю!

Гости склонились над тарелками. На кой ляд нужен был дяде Грише дом? Остались они с Глафирой вдвоем. Давным-давно вел самостоятельную, неправедную жизнь Шурка: то отсиживал короткий срок, то, возвратясь, очередной раз женился, то, бросив жену, подавался на Север – за длинным рублем… Дяде Грише, как участнику войны и какому-никакому руководителю, запросто могли выделить однокомнатную секцию. Живи – не хочу.

Но дядя Гриша отгрохал дом. Один, без помощников. Он намекал на по́мочь, и мужики были не против (веселое дело помочь, артельное), но открыто возроптали женщины: «Этот черт до старости лет блажить будет, а вы на него горби! Пусть Шурку запрягает да уголовника его». (У Шурки был пятнадцатилетний сын Славик – от первой жены: такой же беспутный, как отец, вороватый и хулиганистый.)

Переплюнуть особняк дяди Вани, конечно, не удалось, не хватило у дяди Гриши ни фантазии, ни умения. Дом получился каким-то казенным: просторная кухня и огромная комната-загон, вроде конторы деревенской. «Безрукая» тетя Глаша, не умевшая создать уюта даже в прежней хибарке, территорию эту не освоила. Они ютились на кухне, хватало им ее по-за глаза, комната же пустовала.

– Ну вот зачем он тебе? – прямо спрашивали дядю Гришу.

– Пусть стоит, – отвечал он. – Хлеба не просит. А помрем – Славке отойдет.

– Господи, помилуй! – пугались не только родственники, но и соседи. – Да он спалит нас тут всех!

В этой «конюшие» дядя Гриша и дотягивал век после того, как похоронил свою Михаловну.

Впрочем, «дотягивал» не то слово. Дядя Гриша не впал в уныние, одиночество не согнуло его. По-прежнему каждое утро он делал физзарядку, обливался холодной водой, а зимой, вместо умывания, катался в сугробе. Теперь он хвастался силою своей – перед нами, племянниками, в редкие наши приезды.

– Хиляки! – задирал он нас. – По курортам небось ездите? Я сроду на курортах не бывал, а ты глянь на меня! Пощупай-ка вот! – Он сгибал руку. Под рубашкой перекатывался деревянной твердости шар.