Читаем Настало времечко… полностью

– Да ты пальцем-то не тычь – сломишь! – насмешничал дядя Гриша.

Он ударился в огородничество. Знаменитой огородницей числилась у нас жена дяди Вани тетя Пана. Дядя Гриша приходил к ней, усаживался на завалинке и горделиво перечислял:

– Нынче картошки накопал двести пятьдесят ведер. Помидор двадцать банок закатал, трехлитровых. Бочку огурцов насолил… Капусту вот скоро рубить. Морозец стукнет – и рубить. Там вилки выбухали – прям как поросята.

– Торговать, наверное, будешь, Григорий Григорьевич? – прятала усмешку тетя Пана. – Одному-то тебе куда столько?

– Да ну… я в жизни не торговал, – отвечал дядя Гриша. – Съестся. Подберется за зиму.

Подбиралось. Налетала орда: Шурка с новой «матаней», оглоед Славик, жена его. Жрали, пили, колотили, растаскивали.

Дядя Гриша считал это вроде бы в порядке вещей. Даже не без важности (я, мол, не бедняк какой) отчитывался:

– Вчера Шурке нагреб два мешка картошки. Да Славке насыпал. Да помидор унесли по две банки.

На него уже не удивлялись, не спрашивали: «Да кто они тебе такие, саранча эта? Кому стравливаешь?» Поздно было учить дядю Гришу – ему шел восьмой десяток. Да он никогда и не воспринимал науку, наоборот – сам других поучал. Махали рукой: «Горбатого могила исправит».

Так он и жил – странный, нелепый, преудивительный мужик дядя Гриша, – пока не свалил его внезапный удар…

– Яковлевич! – окликнул меня Гена. – Все спросить собираюсь… как твоя фамилия?

Я назвался.

Гену подбросило на кровати:

– Слушай!.. Ты же про меня писал.

– Когда, Гена? Где? Не припоминаю.

– Ну как же! Книжка у тебя есть, я название только забыл! Там случай описан, на рыбалке. Парень на моторке крутится возле берега, рыжий – ха-ха! рыжий!.. Петька это был Савельев! – крутится и кореша своего матерно из кустов вызывает. А кореш – его с берега-то не видно – тоже матерно отвечает: подождешь, не облезешь!.. Ну, вспомнил?.. Дак это я в кустах-то сидел тогда! Я!

– Погоди, Геннадий… У меня же пригородная местность описывается. А ты вон где живешь.

– Дак я сколько в деревне живу? Пятый год. А до этого, рассказывал же, в городе жил… У нас тогда черви кончились. Он меня высадил, я червей наковырял малость, и тут меня… ну, присел, в общем, на корточки. А он орет и орет, хайлает. Я его и послал подальше. А ты, значит, там был? Ну, елки! Это надо же так! Мне ребята говорят: про вас с Петькой в книжке написано. Я прочитал – точно! Один к одному: местность, все! Только у тебя он Гошку вызывает, а он Генку кричал, меня! Ты спутал… Или нарочно поменял?

Василий Иванович слушал, слушал и не выдержал, взорвался:

– Тьфу! Вот он – герой наших дней! Образец для подражания! Сидит в кустах, обормот, сквернословит на всю округу! А его – раз – и зафиксировали! Увековечили для потомков! Правильно! Так и надо! Давайте возвеличим их – матерщинников, алкашей! У нас ведь других нет, настоящих тружеников! Мы их не находим, не видим!

Василий Иванович рассчитывался с Геной за вчерашнее. Вчера еще они задрались, с утра.

На завтрак опять принесли кашу, залепуху непроворотную, то ли ячневую, то ли перловую – невозможно разобрать.

– Хоть бы раз гречкой побаловали, – недовольно проворчал Василий Иванович.

– Дома побалуешься, – утешил его Гена. – Собственной. Закажешь жене – она тебе наварит полный чугунок.

– Мы гречиху не сеем, – сказал Василий Иванович. – Условия неподходящие. И вообще… трудоемкая очень культура.

– Во! – нацелил в него ложку Гена. – Так и скажи: невыгодно! А то условия… Слышь, Яковлевич! Не сеют они гречку. И мы не сеем, тоже, понял, на условия ссылаемся. А лопать все хотим.

Гена выступал беззлобно и не одного Василия Ивановича имел в виду, но тот принял все только на свой счет, помрачнел еще больше.

А вечером смотрели телевизор. Шел сборный концерт. Василию Ивановичу все не нравилось.

Пятеро молодых грузин в белых штанах пели песню.

– Бригада целая! – страдал Василий Иванович. – На одну песенку! И каждому полная ставка идет. Ишь, жеребцы какие! В оглобли можно закладывать.

Грузин мы не пожалели. Действительно, сытые были ребятки.

Но Василий Иванович имел неосторожность напасть на Хазанова:

– Вот кого не люблю! Перекосоротит морду, дурачком прикинется! Миллионер уже, наверное. Моя бы воля – я бы его давно запретил.

Гена, только что вдоволь нахохотавшийся, завелся:

– Соли он тебе на хвост насыпал? Запрещатель… И чо ты за его деньги переживаешь? Он их не задаром получает.

– Не задаром?! Да он же одно и то же гонит, про свой «калинарный техникум»! Который год уже. Надоело!

– А ты разное гонишь? Тоже про одно талдычишь. Да еще по бумажке.

Василий Иванович заупорствовал:

– Несравнимые вещи, дорогой! Мы хлеб выращиваем. Мясо! А пока не будет хлеба и мяса – ни песен, ни басен не будет.

Очень ему это открытие понравилось, насчет первичности хлеба и вторичности зрелищ. Он даже повеселел.

– Хлеб – всему голова! Посмотрю я, как они запоют на голодное брюхо. А то, понимаешь, там люди от пота не просыхают…

Гена вдруг, словно утратив интерес к разговору, спросил меня:

– Яковлевич, ты какую-нибудь крестьянскую работу делать умеешь?

– А что такое?

– Ну, умеешь – нет?

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги