Настасья Алексеевна. Книга 4

Вполне естественно, что Евгений Николаевич не мог не заметить притязаний Ивана крестьянского сына на особое отношение к нему Настеньки, его постоянные приходы, странное молчаливое присутствие вечерами в кабинете Настеньки у дверей на стуле с опущенной головой и грустными глазами, наблюдающими исподлобья за действиями девушки. Но ему казалось неэтичным, когда он сам заходил по делу в её кабинет, задавать парню вопрос «Чего ты тут сидишь?», так же как и спрашивать хозяйку кабинета «Что он тут у тебя делает?». Его воспитание не позволяло задавать подобные вопросы, полагая, что молодые люди должны сами разбираться, что и как им делать. А приглашать Настеньку к себе в соседний между прочим номер он, как мужчина, может быть, и хотел, но ему опять же не позволяло это воспитание. Ведь уступи он своему похотливому желанию однажды, и всё может рухнуть и покатиться, как ком снега с горы – не остановишь. А как же Зинуля? Он хоть и не влюблён в неё по уши, но она всё же его жена и собирается весной приехать. А Настенька хороший товарищ, прекрасный работник, и близкие неслужебные отношения могут всё испортить. Да и Настеньке нужно что-то постоянное, а не временная связь. Так думал Евгений Николаевич, глядя на красавицу постоянно восторженными глазами.

Совсем иначе дело обстояло с отношением к Настеньке у Ивана крестьянского сына. Не любя оставшуюся на большой земле жену с двумя маленькими детьми, и зная, что она не хочет ехать за ним на Шпицберген, объясняя это тем, что не хочет рисковать здоровьем малышей-близнецов – мальчика и девочки, которым уже исполнилось два с половиной года – он думал, что безумно, с первого взгляда её глаз, с первой её улыбки там, в аэропорту Лонгиербюена, влюбился в приехавшую переводчицу.

Его потянуло к ней, как магнитом, в первый же день, и он думал о ней, не строя никаких планов, а только желая быть рядом, видеть её. Пусть она не обращает на него внимания, пусть смеётся, называя его, как он сказал при знакомстве, Иваном крестьянским сыном, но пусть позволяет находиться рядом, когда он свободен, а он не будет её донимать разговорами, чтобы только не надоесть, чтобы она привыкла к нему, чтобы поняла его покорность, готовность на всё, чтобы быть с нею, когда она, может быть, скажет: «Ну, что же, Ваня, я согласна быть твоей». О, тогда он докажет, что полюбил её на всю жизнь и готов всего себя отдать за минуту счастья.

Он не думал о письмах жены, которая писала почти деловые письма, извещая о том, что получает вовремя его зарплату, перечисляемую на её сберегательную книжку, что мальчик и девочка растут, иногда обижая друг дружку, что ей помогает мама и папа, и она может даже иногда ходить в кино, а то и на танцы, но муж не должен волноваться, так как она блюдёт его интересы и ни с кем не гуляет. В этом он, впрочем, очень сомневался, однако и не держал эти письма в голове, охваченный мыслями всецело о Настеньке. Он с нетерпением ждал её возвращения из Москвы, и, как только узнал, что она прибывает сухогрузом, то при очередном консульском полёте в норвежский посёлок, когда вертолёт заказывал консул, он зашёл в цветочный магазин и купил букет алых роз.

Позволив ему поцеловать её, Настенька подставляла щёки и для поцелуев других мужчин, но Ивана это не беспокоило. Он думал лишь о том, что она позволила его губам прижаться к её щеке. Он был счастлив. Ни тени ревности не мелькнуло в нём. Он дышал её образом, её присутствием, не замечая никого вокруг. Она его не гнала – это было для него главным.

Но Настенька… Она переживала не меньше. Иван крестьянский сын ей нравился. Нравилась его какая-то нечеловеческая преданность. Она чувствовала, что он влюбился в неё. Нельзя сказать, что это льстило ей. Это было бы неправильно. Она мечтала о большой любви, и она видела в Иване крестьянском сыне что-то похожее на большую любовь, она ощущала её душой, но до конца не могла поверить. Его преданность могла объясняться отсутствием рядом жены и детей. Она невольно сравнивала его поведение с тем, как вёл себя Евгений Николаевич, который ни намёком, ни в пол намёка не говорил ей о любви, сказав лишь однажды в шутку: «Ах, Настенька, если бы я не был женат, никому тебя бы не отдал», и она запомнила эту фразу.

Иван крестьянский сын появлялся на глаза Настеньки буквально каждый день. Дел у него что ли больше не было? Днём он летал, а вечерами неизменно появлялся в кабинете на первом этаже, стоило только там появиться переводчице. Она уж начинала уставать от такого поведения. Он ничего не говорил, не признавался в любви, не плакался в жилетку на судьбу, связавшую его с семьёй, инчего не просил. Он робко стучался в дверь и, войдя в комнату, говорил:

– Я присяду здесь. Не буду мешать.