Настоат

Чувствую, он колеблется, ждет, не решается. Надо добавить весомых аргументов – они склонят чашу весов в нужную сторону, и можно будет спокойно возвращаться к себе в замок. В Городе мне неуютно, дома – куда лучше. Я предпочитаю лед холодной воде, промерзлую землю – чавкающей жиже; пустынные равнины – скоплению лачуг и небоскребов. Патрицианский Бель-Эйр и плебейская Субура одинаково отвратительны мне – в них кипит жизнь, люди ползают, снуют, суетятся, пожирают друг друга, подобно червям в гниющем, смердящем, разлагающемся теле. Город – большой труп, а вы в нем личинки.

В замке этого нет – там чистота и порядок; ничто, возведенное в ранг абсолюта. Вакуум, пустота, склеп и бездыханность. Если и есть рай, то он здесь, а красочные воспоминания детства – не более чем досадное отступление от моей сущности. Наконец, я обрел себя, вернулся, отыскал долгожданное лето своей жизни.

Однако я отвлекся – пора дожимать Дункана. И в этом мне помогут семь маленьких друзей и подружек, которые обитают в душе каждого. Наверное, и в моей тоже. Кто они? Знакомьтесь: семь смертных грехов. Именно они и заставят Начальника следствия сделать то, что мне нужно.

Достаю ноты, ставлю их на пюпитр, вынимаю дирижерскую палочку. Пожалуйста, тише, глубокоуважаемые зрители! Закройте глаза, включите воображение, пьеса начинается!

* * *

The Taming of the Scoundrel[79]

Драма-комедия в 2 актах и 7 эпизодах

Эпизод первый

Сцена пуста. Посреди нее – несчастный, колеблющийся Начальник следствия. Софиты направлены на него. Прожектор спереди, прожектор сзади – главное, чтобы Дункан не заметил.

Появляется первый герой – маленький уродливый гоблин, облаченный в мундир при эполетах. Темное отражение Клаваретта: насколько один красив, настолько же второй безобразен. Прошу вас, друзья, аплодисменты: имя карлику – «Тщеславие и Гордыня». Встречайте!

Голос резонера естественно, мой, ибо семь малышей, к сожалению, совершенно безмолвны:

– Дункан, не ожидал от вас! Неужто вас тяготит бремя власти? Боитесь взять на себя ответственность, колеблетесь, сомневаетесь? Зря! Скажите себе: «Я гряду! Я неизбежен!» И пусть весь мир падет ниц при звуках вашего громоподобного голоса. Faber est suae quisque fortunae – каждый сам кузнец своего счастья!

Поймите, вам противостоят букашки, насекомые, в лучшем случае – неразумные твари. Произведите процесс дегуманизации, расчеловечивания, развоплощения. Курфюрст и Деменцио – не люди, а существа, животные, недостойные даже мизинца вашей царственной особи. Простите, хотел сказать – «особы». Впрочем, смысл от этого не меняется.

Кто выиграл все войны? Кто видит окружающий мир ясно, без искажений? Кто никогда не ошибался и единственный достоин править Ландграфством? Вы, Дункан – и оппонентов у вас быть не может!

Крохотный гоблин, улыбаясь, выходит на авансцену. Кланяется, принимает цветы, благодарит восторженную публику. Под гром оваций скрывается за кулисами.

Эпизод второй

Веселая толстая карлица в желтом балетном трико, громко смеясь, порхает вокруг Дункана.

Будучи примерным конферансье, я возглашаю: «Искупайте в аплодисментах нашу новую гостью! Думаю, она всем знакома – очаровательная, сногсшибательная Зависть!»

– Знаете, господин Клаваретт, я всегда полагал, что мир обязан быть справедливым. И не я один придерживаюсь этого мнения. Например, знаменитое нравственное доказательство, сформулированное неким Эммануэлем: людям от рождения дарован моральный закон, требующий совершенства и справедливости, то есть счастья, пропорционального добродетели. К сожалению, сей нравственный императив далеко не всегда приводит нас к преуспеянию и благоденствию – а значит, награду за него мы должны получить не в этой, а в следующей жизни. Возможно, даже загробной. И только Господь Бог может стать гарантом подобного воздаяния. Таким образом, само существование нравственности и морали немыслимы без признания факта Божественной воли.