Настоат

Ах да, чуть не забыл – обещал замолвить словечко. У вас тут за ширмой прячется Йакиак, подслушивает, смотрит. Специально для него говорю: тогда, в Больнице, он был мною обманут. Еще раз прошу прощения! А вам, Дункан, без зазрения совести подтверждаю: Йакиак – абсолютно лояльный и верный сотрудник, и по своей воле он никогда не допустил бы подобной ошибки. Надеюсь, обошлось без взысканий. Если нет – готов выплатить издержки из собственного кармана.

– Откуда у вас деньги? – усмехается Дункан.

Этот вопрос я, пожалуй, оставлю без ответа. Негоже Начальнику следствия знать, что мне вот-вот будет принадлежать весь Город. Право посещения каждого дома – разве существует что-либо более ценное?

– До свидания, господин Клаваретт!

* * *

На улице стало еще холоднее. Колючий, промозглый ветер пробирает до костей, и даже я, привыкший к заточению в ледяном замке, чувствую себя неуютно.

Что-то во мне изменилось: к лучшему ли, худшему – я не знаю. Сюда бы Ламассу, но его, как назло, нет. Начинаю подозревать, что забота о Нарохах и восстановление после потопа были лишь отговоркой – мой верный соратник добровольно покинул меня, самоустранился, не желая посещать Великое следствие. Возможно, не хотел видеться с Дунканом; более вероятно – не хотел делить ответственность за обман следователя.

Мне грустно – я все менее ощущаю связь с Ламассу. Тогда, в Больнице, мы были одним целым; сейчас он избегает меня, сторонится, будто готовится к чему-то непоправимому. Надеюсь, он не причастен к убийствам, и его странное поведение не связано с расследованием Дункана. Иначе – мы оба в беде.

Я верю – все обязательно исправится, станет как прежде. Ламассу прекратит юлить и скрываться, мы поговорим по душам, и я пойму мотивы его действий. Разве может быть по-другому? Все всегда возвращается на круги своя. Главное, чтобы не было слишком поздно.

Промозглый вечер медленно воцаряется над дремлющим Городом. На улице почти никого – пусто, лишь два человека. Первая – пожилая измученная женщина, печально бредущая под зонтом: остекленелый взгляд, нетвердая походка, слабые, дрожащие руки. Второй – маленький мальчик, насмешливо указующий на меня пальцем. Детское лицо его сокрыто под черной, густой бородою. Изо рта валит пар, зрачки выцвели, белки – ярко-желтого цвета. Недолго тебе осталось, малыш – твои глаза говорят о болезни. Я знаю это, меня не обманешь.

Бородатый мальчик растворяется в стальном, матовом воздухе, порывы ветра уносят его прочь от меня, оставляя миазмы и мускусный аромат серы. Видимо, я до сих пор нездоров, и галлюцинации нет-нет да и тревожат мой разум. А я уж подумал, что это шпион Деменцио Урсуса – ему наверняка не терпится узнать, как прошел разговор с Дунканом Клавареттом. Всему свое время – пара часов, и ты будешь в курсе!

Оглядываюсь по сторонам: слева – каменные башни и переходы, бойницы с заряженным аркебузами, ров, ощетинившийся кольями и звероловными ямами. Отель «Тревога» – собственной персоной. Самое популярное и гламурное место в Городе. Справа вилла «Декаданс» с просторной опиумокурильней – прибежище интеллектуалов, писателей и аутистов.

Надо подождать пару минут – и тот, кого я жду, попадет в мои сети. Главное – не шевелиться. Делаю надрез на руке; кровь каплет на мостовую – сейчас, сейчас он учует, придет за добычей, а дальше – потребуется максимальная ловкость.

Тишина. Молча стою под дождем, карауля долгожданного гостя. Секунды тикают, мгновения отсчитывают вечность. Никаких изменений. Я думал, все будет куда проще. На вилле начинается праздник: расстроенная скрипка безуспешно пытается поймать ритм увертюры. За ней вступают клавесин, орган, гобой, контрабас – и все мимо нот, аккорды словно соревнуются в диссонансе. Шум стекающей воды, смешанной с моей кровью – и то звучит мелодичнее.

Окрест – лишь оркестр. Никакого движения. Боюсь, как бы эти идиоты на вилле не спугнули добычу.

Прислушиваюсь. Кажется, что-то есть. Ощущаю колебания воздуха – ближе и ближе. Наконец-то дождался! Взмах крыльев, тихое, учтивое воркование, звук крохотного, плюхающегося на землю те́льца.

Здравствуй! Рад тебя видеть! Маленький белоснежный голубь жадно пьет кровь с изрезанной трещинами брусчатки. Не буду тревожить – пусть утолит голод и жажду, тогда и поймать его будет не так сложно. К тому же, с частичкой меня внутри своего тела он будет намного сговорчивее. Именно для этого и нужно таинство Евхаристии – вкушение крови и плоти Настоата.

Жду еще минуту, другую. Из одной из амбразур отеля мне высокомерно бросают пару пиастров. Улыбаюсь – наверное, подумали, что я попрошайка. Хорошо, что не спугнули голубя – иначе эти пиастры я засунул бы благодетелю в глотку.

Все, пора приступать! Мой гость сыт и доволен – неповоротлив, как отъевшийся боров. Молниеносно хватаю его за крылья, падаю наземь, переворачиваюсь на спину. Подобно кубку, поднимаю птицу над головой. Моя добыча, мой приз! Попался!