Настоат

Конечно, при моем появлении Дункан действительно пошел на попятную. Бросил шпагу и добровольно сдался на милость победителя. Но отнюдь не потому, что я был всесилен, а он – беспомощен и жалок. Напротив, держался довольно достойно. И уж тем более не из-за того, что я якобы запугал его своим видом. Нет! Он внутренне понимал, что дело проиграно: я перед ним, внизу – вооруженные до зубов преторианцы. Но самое главное, наверное, совесть – она кричала в нем во весь голос: нельзя просто так взять и убить двух человек, даже если искренне их ненавидишь. Человеческая природа слишком сильна, она не позволит вытворить подобную штуку, к какой бы высокой цели ты ни стремился.

Ад родился в душе Дункана Клаваретта, и мучительный, неугасимый огонь отныне ежечасно будет жечь его до последнего вздоха… Так, по крайней мере, мне поначалу казалось.

И вот я стою посреди тускло освещенной, залитой кровью Тронной залы, пристально глядя в глаза моему давнему оппоненту. Пожалуй, даже врагу. Усмехаясь, он достает яд из кармана – фиолетовый пузырек, похожий на плод смоковницы.

– Живым меня не возьмете! Офицер умирает стоя!

Балаган, маскарад и двуличие! Юморист чертов.

– Что ж ты тогда бросил свою шпагу? Дрался бы до конца!

– Не хочу убивать еще одного человека.

В присутствии двух трупов ухмыляться мне кажется высшим кощунством. Поэтому говорю серьезно, сосредоточенно, безо всякой издевки:

– Ты бы меня и не убил. Я сильнее, ловчее и намного умнее… Ладно, не время меряться честью. Убери яд! Никто тебя арестовывать не собирается.

Внутренне содрогаясь (да-да, я не столь хладнокровен, как мне бы хотелось!), тяжело дыша и потея, с ужасом осматриваю тела Курфюрста и Лисаветта. У первого на лице – успокоение и просветление, смирение перед надвигающейся вечностью; у второго – некое подобие улыбки. Надеюсь, они не мучились перед смертью…

Вновь обращаюсь к притихшему Дункану Клаваретту:

– Кретин! Нужно было просто отстранить Курфюрста от власти, отправить его на покой. На почетную пенсию. Таков был мой замысел! Живодер! – Не в силах более сдерживаться, кричу я. – Кто из вас олух – ты или Настоат? Или оба?

– Настоат был заодно с вами?

– Естественно! Но убийства я не планировал, твари! Хотя и предполагал, что оно может свершиться – даже представлял, что́ в этом случае делать…

Дункан заливается смехом. Смеется во дворце, преисполненном смертью! Низость… Похоже, насчет угрызений совести я сильно преувеличил.

– Ну уж прости, Деменцио! А как могло быть без убийства? Чтобы ты пришел и арестовал меня на глазах у Курфюрста? Нет! Если ты действительно организатор переворота, то твой план с самого начала был идиотским – он прямиком вел к пролитию крови. Получается, ты соучастник: не я убил Принцепса и Лисаветта. Мы вместе убили! А точнее, втроем – с Настоатом.

Я закрываю глаза. К сожалению, возразить нечего. Я был слепцом, а теперь, из-за Дункана, стал душегубом… Впрочем, кого я обманываю? У меня длинный послужной список: Ноэль Майтреа, Тиориаск (да, это самоубийство, но все же!), сотни тысяч жертв моей и курфюрстовой тирании. И вот умерщвлен Государь, вместе с ним – Лисаветт, несчастный, безобидный, от коего никто никогда не слышал грубого слова. Еще два убийства – это последняя капля…

Между тем, на лестнице топот. Не дождался меня Радамес, вошел в дворец без разрешения. Пускай – это ничего не меняет.

– Я тебя выгорожу, Дункан, но это будет моя единственная услуга, – шепчу я Клаваретту.

– Что ты хочешь взамен?

Ответить я не успеваю – дворцовая стража уже толпится в Тронной зале, в ужасе обступая нас и два изувеченных трупа.

– Первый советник, мы услышали крики, прибежали на помощь! Командуйте, что делать! Кто сотворил такое с Курфюрстом? Позвольте покарать подлеца! – взволнованно восклицает Радамес.

Каждое слово, каждый звук – что очередь пулемета.

«Кто сотворил?» Да все мы и сотворили!

Я молчу. Пытаюсь скинуть оцепенение, придумать правдоподобную версию, спасти Клаваретта – в общем, выйти из чудовищной из ситуации. Не могу! В реальности не Дункан, а я утратил дар речи.

Начальник следствия искоса смотрит на мои дрожащие руки, презрительно качает головой, улыбается. Тебе весело, сволочь? Что тебя столь забавляет? Может, то, что во мне осталась искра гуманизма, что всполохи пламени и внутренний свет горят ярче, чем когда бы то ни было прежде? Да, я повторил путь Курфюрста – из животного стал человеком, а ведь еще недавно казалось, что на это – ни единого шанса. Тебе смешно, ибо ты, напротив, обрел в себе зверя. Радуйся, торжествуй – но поверь, счастье будет недолгим. Ноша сия непосильна – она раздавит тебя снаружи или сожрет изнутри.

– Деменцио? – Радамес аккуратно похлопывает меня по плечу. – Вы меня слышите? Скажите, кто виноват и что делать?

Дункан Клаваретт не выдерживает:

– Капитан, на Курфюрста было совершено нападение. Лисаветт подло, со спины зарезал нашего Государя. Прямо во время моей аудиенции! А потом планировал убить и меня. Но, слава Богу, я сориентировался, выхватил шпагу и наказал негодяя.

Радамес вспыхивает и обнажает клинок.