Настоат

Но и после смерти окаянного Клаваретта Город не обретет покоя: за его деспотией придет следующая, еще более страшная… Ибо убивающий дракона сам становится новым драконом. И так до бесконечности – дети будут душить, резать, сжигать, четвертовать отцов, всю оставшуюся жизнь расплачиваясь за их прегрешения – до тех пор, пока земля не возопиет от обильно пролитой крови. Логика истории, Радамес! Кронос оскопляет Урана, а затем сам низвергается Зевсом. Заведенный порядок вещей – драматургия истории и теософия…

Словно услышав меня, капитан молча кивает. Пренебрежительно передразнивает Дункана Клаваретта:

– «Коронация»? Не слишком ли рано? А как же тела, погребение? Наконец, кровь в Тронной зале?

Едва сдерживая улыбку и будто не замечая показной дерзости, новый Государь отвечает:

– Церемония захоронения будет проведена в должное время. Традиция прощания с мертвыми незыблема и неприкосновенна! В отличие от остальных, замшелых и архаичных. Пора перестроить Город на разумных и просвещенных началах!

– А кровь?

По иронии судьбы эти два слова станут последними, сказанными мной Дункану Клаваретту.

– А что кровь? Ее уберем. Да это и не кровь вовсе – это алое солнце рассвета.

Все ясно. Остальное – лишь эпилог.

* * *

Дай угадаю, друг: теперь, после честного рассказа о событиях той страшной ночи, твое мнение наверняка поменялось – и первая версия более не кажется тебе столь ужасной. Согласись, мои мечты, иллюзии, вымысел – мираж, в котором я едва не откусываю Дункану голову, – все же куда приятнее и справедливее, нежели жестокая, беспросветная реальность Ландграфства. Оглядываясь назад, я понимаю, что мой первоначальный план, при всей его отчаянной несуразности, был не так плох по сравнению с тем, что случилось на самом деле.

Однако и тут я уже сомневаюсь. За последние дни я утратил абсолютную, фанатичную убежденность в собственной правоте – нет более для меня священных и непреложных законов. Я обманул Энлилля, сказав, что не верю в вечные истины – как и Доктор, я верил или, говоря мягче, всегда хотел верить в их незыблемое существование. С той лишь разницей, что Великий Архитектор видел свет правды в природном законе, тогда как я – в дерзновенной, эгоистичной человеческой воле. Но и этого теперь во мне не осталось: внутри – пустота, разруха и бесприютность.

Пожалуй, стоя за спиной Дункана, я мог бы благополучнее и милосерднее управлять Городом, нежели беспощадный, бесчувственный Начальник следствия в одиночку. По крайней мере, для памяти Курфюрста, жизни Радамеса, судьбы других честных офицеров и граждан Ландграфства так было бы лучше. Впрочем, этого мы уже никогда не узнаем – поэтому давайте не будем сожалеть об упущенном шансе! Вполне возможно, что я ошибаюсь, и все было бы только хуже. Горе, горе тому Городу, что вынужден выбирать между мной и Дунканом, раз за разом пытаясь пройти между Харибдой и Сциллой!

Одно я знаю точно – для себя, для своей души я поступил верно. Мне и власть-то уже не нужна! Ранее я грезил ею – теперь чураюсь, воспринимаю, как непосильное бремя. Обузу, неподъемный валун, Сизифов камень, который я тягал бы вверх-вниз – изо дня в день, из столетия в столетия, из вечности в вечность.

Даже политические взгляды мои разительно изменились. Какую чушь я нес прежде! Писал никчемные статейки à la «православие, самодержавие, народность», слыл идеологом, охранителем, мракобесом, апологетом реакции и деспотизма… Позор! Теперь и вспоминать тошно! Липкое чувство духовной нищеты, убожества и собственной мерзости – вот заслуженная кара за годы лжи и самообмана.

Что преобразило меня? Потоп в замке у Настоата, водопад слез, ковчег, заботливое участие одного из Нарохов? Посещение Больницы и Слово Великого Архитектора? Воспоминания о Лелит и казни Майтреа? Гибель Курфюрста, Иненны и Лисаветта? Усталость от яблок и сравнение себя с Йакиаком? А может, образ белой лошади и тысячелетнего дуба? Видимо, все вместе. Это этапы одного пути – долгого, тяжелого, изнурительного. Пути, который я умудрился пробежать за три дня – со страстной пятницы и поныне. Распятие духа, отдохновение в канун торжества, победа над смертью и сегодня, в день праздничный, 18-го брюмера – как ни банально, мое воскресение.

Удивительно, но тот же самый путь проделал и Дункан – только в ином, противоположном направлении: от света во тьму, от чести к ничтожеству, от душевного покоя, катарсиса к неизбывной, мировой, томительной скорби. Он превратился в того, кем я был прежде. Очередная метаморфоза, преображение – наверное, Дункан уже начал обрастать змеиною кожей. Горько и безотрадно!

Лай Иокасто взошел на престол после казни Майтреа. Можно думать о нем все что угодно, однако правда заключается в том, что его вина минимальна – ибо злодеяние было навязано мною. Курфюрст a priori достоин порицания за многие преступления – страх, смирение и послушание, слабоволие и податливость, непротивление моему ласковому, вкрадчивому, лукавому голосу – но никак не за злонамеренность и кровожадность.