Настоат

Иное дело новый Государь, Дункан… Два собственноручных зверских убийства! Средства для него не важны – только цель: она ослепляет метущийся разум. Он начнет с реформ, а закончит реакцией и произволом. Так всегда происходит – сие есть горестная юдоль Ландграфства, верная и неизбежная, как восход солнца или усугубление бури. Сначала эгалитаризм – свобода, равенство, братство; затем – кладбищенский застой и мнимая солидарность; а в конце – деспотия, охота на ведьм, «духовные скрепы». Видимо, Городу не обрести выхода из этого замкнутого, порочного круга… Дай Бог, чтобы я заблуждался!

Остается последний вопрос: что теперь делать? И ответ на него мне известен.

Первое: несколько дней на то, чтобы оплакать всех убиенных – Лисаветта, Курфюрста, Иненну; быть может, и Настоата, если он действительно пал от руки неведомого душегуба.

Второе: удостовериться, что Йакиак не убийца, и тем самым очистить себе совесть. Или, напротив, обрести еще один повод себя ненавидеть.

Третье: сдача дел, отставка, обеспечение безопасности Радамеса и преторианцев. Не сомневаюсь, что Дункан способен на мелочные придирки, зависть, месть и репрессии.

Четвертое: выкинуть яблоки – как спелые, так и гнилые, сжечь змеиную шкуру, покормить Зоара – голубя, принесшего весточку от Настоата. Навестить спасшего меня на ковчеге Нароха. Я, наконец, вспомнил его прежнее имя – Тиориаск. Тот самый! Как я перед ним виноват! Сбив с пути истинного, искусив 30 тетрадрахмами, я сжег его душу, уничтожил, порвал на куски – и тем самым подтолкнул несчастного к самоубийству.

Теперь я знаю, кто такие Нарохи. Это те, кому после смерти дан еще один шанс. На этот раз в замке Настоата.

Пятое: покинуть Город! Отправлюсь странствовать на край света; осяду отшельником в ските на опушке леса, или на острове посреди Океана, на заснеженном Севере, в безжизненных пустынях или степях Юга.

Шестое: дописать сей манускрипт и вручить его тебе, мой Читатель! Много страниц принадлежат перу Настоата, Дункана, Курфюрста и Йакиака. Их главы уже у меня (не волнуйся, последние я не читал, иначе знал бы все наперед – а это неинтересно). Я скомпоную рукопись, добавлю свою часть – и пятикнижие готово. Надеюсь, роман тебя чему-то научит – не повторяй наших ошибок!

Печалит меня лишь одно: Энлилль и Ламассу не написали ни строчки. Однако это естественно и понятно: их слова неизречимы, а разум – бесконечен и непознаваем. Он вне, выше времени и пространства; лучезарен, подобно Вифлеемской звезде, и до краев залит божественным светом. Постичь их мысли нельзя, как невозможно муравью без искажений узреть душу Вселенной.

Поэтому глав от имени Энлилля и Ламассу у меня нет – ибо кто я таков, чтобы говорить их устами? Возможно, Настоат знает об их судьбе и помыслах несколько больше – вся надежда теперь на него. Главное, чтобы не умер и он – иначе история так и останется незавершенной.

Седьмое и последнее: окончить свой путь – очистительное хождение по мукам – и вернуться. Подобно змее уроборос, ухватить собственный хвост и начать все с начала – только уже другим, не тем, кем был раньше. Исправить все, что натворил – пускай это и будет непосильной задачей.

Если Дункан не подошлет ко мне ассасинов, то я обязательно вернусь в Город – в родные, святые пенаты. Обещаю! Устроюсь в Больницу к Энлиллю – санитаром, медбратом, помощником доктора. Да хоть уборщиком или поваром! Я знаю: Великий Архитектор примет меня обратно. Он всех принимает.

Но все это позже. А сейчас – последнее слово о Милом друге, мученике, невинно убиенном Курфюрсте. Лисаветта уже унесли, но тебя, Лай, я сам приготовлю к отпеванию и погребению. Для меня это честь и священный, незыблемый долг.

Прости! Прости за все, что я сделал!

Слезы душат. Хрипя и задыхаясь, я оттираю кровь с пола и стен Тронной залы. Косые капли дождя омывают балкон и мои дрожащие, оледенелые руки.

Занавешиваю зеркала. Наизусть, как молитву, повторяю заповедь из дневника – завещание того, кто всегда был и будет моим Государем:

«Я верю: кто-нибудь, когда-нибудь – быть может, через сотни и тысячи, миллионы и миллиарды лет – воспомнит обо мне, сжалится, помянет, тихо всплакнет и, сидя в полудреме у занесенной снегом или поросшей бурьяном могилы, искренне, с печальной улыбкой прошепчет: несмотря ни на что – он был человеком!»

Да, ваше величество, не сомневайтесь: вы были не просто человеком, а Человеком. Подлинным. Живым. Настоящим. С большой буквы.

И эта эпитафия – самая главная.

Глава XIX Dies irae [97]

Мост Двенадцати Пороков. Ночь—раннее утро

Кровь заливает мне горло, но я смеюсь – сдержать себя я не в состоянии. Злорадство переполняет меня изнутри, а грифы, кружащие над головой, в ответ улыбаются самодовольной улыбкой. Не знал, что они так умеют. Как бы то ни было, скоро у вас будет тризна – настоящее пиршество смерти! Крепитесь, братья, час воздаяния близок!