Настоат

Смотрю из окна на больничный сад, кладбище, церковь. Тропинка засыпана листьями вперемешку с градом и снегом. Сегодняшний день – граница между осенью и студеной зимою. Кости уже ноют, предчувствуют грядущую вьюгу. Заморозки ударят по обессиленному Городу, ударят так, что он не успеет даже проснуться. Так и умрет, околевши.

Затянутся льдом лужи, озера, ручьи, за ними – полноводная река, а после сдадутся моря-океаны. И в душах у нас теперь будет куда холоднее. Сколько животных не перенесет эту зиму? Наверное, и люди начнут умирать – в прошлый раз было так же. Хотя, может, новый Принцепс проявит смекалку – придумает, как обеспечить теплом и провизией Город. Надежда… Боюсь, она скоро увянет!

Небо на востоке начинает светлеть. Настоат, должно быть, уже потерял память – а значит, близится мой черед. Перед новой встречей с ним я тоже все позабуду.

Часы мерно тикают, где-то вдали лает собака. Странные мысли лезут мне в голову: почему в Городе нет кошек? Казалось бы – хитрые, мудрые существа, в меру пронырливые, себе на уме – им было бы здесь раздольно, уютно. Как дома. Да и крыс у нас предостаточно – пищи было бы вдоволь! Я бы с удовольствием завел себе манчкина. Или мейн-куна. Знаю, банально – но все же… Главное – не сфинкса, он бы замучил каверзными вопросами.

– Кошки – нечистоплотные животные! – внезапно слышу у себя за спиной голос. Резко оборачиваюсь. Ламассу! – А манчкин – вообще такса от кошачьего мира: короткие лапки, длинное тело. И шерсти от них навалом. Когда я подбирал земной, осязаемый облик, принял этот момент во внимание. В теле собаки как-то приятнее… И теплее. К тому же, слова кошки никто не воспринимает всерьез – все это мяуканье, растя-я-я-ягивание гла-а-а-сных, ноктюрн на флейте водосточных труб. Согласитесь! Лучше уж лаять. Резко, громко, как пуля, как артиллерийский залп, бой барабанов. Солидно. Поневоле прислушаешься.

От неожиданности я с трудом подбираю слова:

– Ламассу… Что ты здесь делаешь? Где твой Хозяин?

– А то вы не знаете! – Собака утомленно отводит глаза. – Он на пути к перерождению и повторению. Скоро окажется в вашей Больнице, на операционном столе. Я пришел удостовериться, что все как обычно. Дать импульс началу новой временной петли, помочь вам, облегчить забвение.

Неужели?.. Неужели я был прав? История ходит по кругу…

– Но… Я не согласен!

Ламассу скалит зубы.

– Роптать вздумали? Не согласен он… А вас никто и не спрашивает! «Тоже мне, бином Ньютона»! Подчиняйтесь закону Вселенной – выбора у вас нет никакого. До этого был, а сейчас, когда убийства совершены, уже поздно. Так что давайте-ка, руки в боки – и на следующий круг. Может, хоть из него выберетесь, если поступите правильно.

В утешение скажу – вы нужны Настоату как неотъемлемая часть его жизни. Как помощник, наставник, проводник и учитель. Не отрекайтесь от высшего предназначения – ибо это и не бремя вовсе, а честь и награда. Поверьте, когда-нибудь Настоат внимет вашим словам и молитвам. И будет свободен. А следом за ним – и вы тоже!

Я смотрю на Ламассу и ощущаю, насколько я сейчас его ненавижу. Он – воплощение власти, и не земной, а божественной, трансцендентной, равнодушной к моим чувствам, горестям и желаниям, индифферентно взирающей на то, как рушатся судьбы человека, Города и целого мира. Рок – он и есть Рок: моя жизнь для него гроша ломаного не стоит. Даже полушки.

– Нет, нет, нет! – остервенело кричу я. – Не собираюсь ничего забывать, не принимаю правила игры! Ламассу, ты шулер! Я пас – сбрасываю карты и отказываюсь участвовать в твоем балагане. Не смей…

Договорить я не успеваю: разъяренно блестя бездонными глазами, пес бросается на меня, валит с ног, прижимает к полу, клацает зубами возле моей шеи. Такой трюк он уже не раз проворачивал – и с Иненной, и с Настоатом. Никакой изобретательности!

– Изобретательность вам нужна? Я ее проявил в общении с Йакиаком. Хотите уподобиться Карлику? Так я вам это устрою! – Исступленно кусает меня за плечо. Невыносимая, адская боль! Врачебный халат вмиг обагряется алой хлещущей кровью. – Достаточно? Или проучить погрубее? Прекратите перечить – не то вскрою глотку!

Превозмогая ужас, я покорно киваю. Слезы наворачиваются на глаза. Он сломал меня – окончательно, бесповоротно. И на это ушла лишь пара мгновений. Вот так-то – спорить с Судьбой: справедливости и участия не дождешься. Раздавили меня, расплющили. Более никаких иллюзий!

– Хорошо, доктор! Кажется, вы осознали. Поднимайтесь! – Мягко переступая косматыми лапами, Ламассу слезает с меня и направляется к двери. – За рану не беспокойтесь – она обеззаражена. Моя слюна – лучший антибиотик. Через несколько часов полностью затянется. Вы же помните, что при поступлении Настоата были абсолютно здоровы. Так будет и на сей раз. Да и боль скоро утихнет!

Потупив взор, Ламассу шмыгает влажным носом – похоже, чувствует себя не в своей тарелке. Понимает, что виноват, несколько погорячился. Может, именно этого эпизода он и стыдился, когда говорил обо мне с Настоатом.