Настоат

– Да, этого! Признаю́сь. Только прекратите немедленно думать – я вижу всякое движение мысли. Создаете для меня белый шум. Мешает сконцентрироваться!

Оглядевшись по сторонам, обтерев когти о порог и косяк двери, Ламассу учтиво кланяется. Грациозно и элегантно, словно вельможа.

– Простите, что пришлось прибегнуть к таким средствам. Необходимо было привести вас в повиновение. Уверяю: это не для моего, но для вашего блага!

А теперь, к сожалению, мне пора – Настоат уже в пути, надо сопроводить его, приглядеть издалека, пока он будет шататься по улицам Города. Подопечный, как-никак – ответственность, обязательства… Ну, вам это известно – мы ведь одного поля ягоды, не так ли?

– Не знаю. Возможно.

Ламассу усмехается.

– Ладно, доктор, не буду донимать вас аналогиями, смущать и обольщать параллелями. Я пошел! Советую прилечь – вы вот-вот начнете терять память. До свидания! И до встречи.

На прощание махнув лапой, Ламассу исчезает за дверью. И долго еще его силуэт плутает по тускло освещенным лабиринтам больничных залов, галерей и переходов.

* * *

Как вовремя ушел Ламассу! Не успел прочитать последнюю, потаенную, глубоко запрятанную мысль – о спасении и избавлении. Не своем, нет – ибо для меня уже все кончено. О спасении Настоата, Иненны и… Йакиака. Да, его тоже – он Божья тварь и достоин иной участи.

Пока Ламассу не в Больнице, у меня есть шанс. Возможность сделать так, чтобы мое пребывание в Городе (да и в романе!) было не столь бессмысленным, пустым и никчемным. Не знаю, сработает ли план, но попробовать стоит. Терять мне уже нечего, кроме своих цепей, жизни и памяти. Невелика цена!

Наш мир ужасен. Я не хочу более существовать в этом Городе, хочу сбросить его, как колючую, надоедливую чешую, как Деменцио Урсус скидывает свои одеяния. Я нанесу времени удар в самое сердце – пожертвую собой и тем самым разорву порочный круг для Настоата.

Как? Очень просто! Я уподоблюсь Сыну, возьму чужие грехи на себя, уничтожу доброе имя Великого Архитектора ради своих ближних. Растопчу репутацию доктора, дабы спасти Настоата. «Смертью смерть поправ» – это того стоит! Главное – успеть до тех пор, пока еще в сознании, здравом уме. И пока Ламассу не учуял, что что-то неладно.

Бумагу, перо – быстро! Бегу в каморку, дрожащими руками при свете малахитового абажура рыскаю по ящикам, столу, этажеркам. Нахожу старый, пожелтевший пергамент. В темном углу валяется перепачканное гусиное перо – пока достаю его, весь покрываюсь пылью и паутиной. Обо что-то порезался – оно к лучшему: свежих чернил нет, а те, что отыскал, давным-давно пересохли. Буду писать кровью – словно договор с дьяволом. Забавно!

Запыхавшись, перемазавшись кровью и краской, весь в занозах, грязи, облупленной штукатурке, выбегаю обратно на свет, в залу. Прямо на полу, макая перо в порезы и раны, пишу лжепризнание. Мол, так и так, был в помутнении, всех обстоятельств дела не помню, но точно уверен в собственной вине и преступном, корыстном умысле. Именно я – и только я! – причина сотворенного зла, его корень и первоначало. Точка!

И пусть все нюансы произошедших убийств мне неизвестны, я сошлюсь на состояние аффекта и слабую старческую память. Следствие не будет копать глубже – ему нужен козел отпущения, Азазель, и я с радостью им стану. Только бы не переусердствовать – аффект не должен стать смягчающим обстоятельством! Во имя спасения Настоата и остальных я должен понести наказание по всей тяжести закона. Виселица, расстрел, распятие – и никаких помилований, никакой презумпции невиновности. Только смерть! Иначе Ламассу найдет способ восстановить петлю времени.

Готово! Признание написано. Теперь – завершающий эпизод.

– Санитары! – кричу я что есть мочи. Голос срывается, застревает в гортани. Больница содрогается от неожиданности – да уж, нечасто увидишь доктора в таком состоянии. – Санитары, скорее! Асклепий, Гален, Парацельс, кто-нибудь!

Спустя пару мгновений прибегают все трое. Расторопные! Не сомневаюсь, их ждет великое будущее в медицине.

– Друзья! – тщетно пытаясь отдышаться, шепчу я. – Пожалуйста… Снимите много копий и отнесите это письмо в Великое следствие, Ландграфский дворец, Городской приорат и базилику. Расклейте повсюду – на стенах, в трактирах, на Форуме и Агоре – пусть каждый гражданин знает, что я – первейший преступник, душегуб и убийца.

Мои подопечные теряют дар речи. Смотрят на меня, не в силах пошевелиться. У одного из них даже подкашиваются ноги – того и гляди упадет. В последний момент успеваю его подхватить.

– Асклепий, очнись! Ты же бог медицины! Нельзя быть таким впечатлительным. Держи психосоматику под контролем!

С грехом пополам привожу его в чувство. Однако для надежности требуется еще и устное признание – сейчас оно более чем уместно. Три свидетеля! Поэтому извини, Асклепий, но тебе придется услышать о своем учителе, обожаемом докторе Энлилле, еще более чудовищные вещи. Прости! Но я знаю, ты переживешь это и в будущем займешь мое место. Станешь главою Больницы.

Мне подают воду. Отвожу ее рукой и тихо, с расстановкой, но внятно произношу: