Настоат

– Это я убил Иненну Эштари и друга ее Йакиака топором и ограбил.

В звенящей тишине утра повторяю свои показания.

* * *

Молча, задумавшись, стою у окна. Парацельс, Асклепий и Гален убежали разносить письма. Скоро мое чистосердечное признание станет достоянием гласности.

Все, что я мог, я сделал. Остается только ждать. Следующий ход – за Городом и Ламассу. Надеюсь, я смешал им карты и теперь сумею победить в этом безумном, невероятном метафизическом поединке.

Сердце неистово бьется – того и гляди выскочит из груди. Тахикардия, инфаркт, аритмия. Недолго мне осталось! Впрочем, я надеюсь на казнь, а не на спокойную смерть в теплой кровати.

В глазах темнеет. Сам себе ставлю диагноз – высокое давление, тромбы, нарушение дыхания, слабый приток крови к головному мозгу, как следствие – спутанность сознания. Но как Архитектор я знаю, что это неправда. На самом деле ко мне незримо подкрадывается вечность. Ламассу где-то рядом – я ощущаю его присутствие кожей. Озноб, испарина по всему телу.

Тот самый миг, Читатель! Страшный, неведомый, черный… Понимаешь, о чем я говорю?

«Пройдет много дней, и доктор Энлилль, стоя у окна в ожидании казни, припомнит тот далекий вечер, когда один из его пациентов прошел всю Больницу, чтобы оказаться у него на приеме. Слыша за спиной шаги приближающегося нечто, ощущая холодное дыхание ста лет одиночества, доктор пожалеет обо всем, что случилось до и случится еще после».

Помнишь?

Да, все именно так – я жалею! Жалею, что не смог вразумить Настоата, не навел его на лучезарный путь света, не оказался вместе с ним, Иненной и Йакиаком у моста Двенадцати Пороков, не сумел предотвратить злодеяние. И о будущем я тоже жалею – о Больнице, которая будет покрыта позором, лишь только Город с ужасом осознает, что доктор Энлилль, бывший Архитектор, собственноручно убил несколько человек… О санитарах и других праведниках, что, засучив рукава, будут восстанавливать репутацию госпиталя веками. О канарейках, фламинго, колибри, что живут в нашем саду. Обо всех животных и птицах. Кто теперь за ними присмотрит? Попрошу старика сторожа, Франциска из предместья Ассизи, их потчевать, обучать, а иногда – развлекать светской беседой. Животным нужна ласка и доброе слово – без них они ожесточатся, а то и совсем околеют…

Лишь об одном я не жалею – о том, что совершил только что. О лжепризнании. Думаю, именно в нем и заключалось мое предназначение. В кои-то веки я сделал правильный выбор. А значит – все хорошо. Будь что будет!

Кажется, начинается… Позади я слышу шаги. Нечто явилось по мою душу.

Кто это – Ламассу? Разъяренные, обескураженные жители Города, вознамерившиеся вершить надо мной суд Линча? Солдаты, Следственная гвардия, преторианцы? А может, сам Дункан решил триумфально закрыть набившее оскомину дело и попутно отомстить за Иненну? Да, с недавних пор врагов у меня поприбавилось!

Шаги стихают. Нечто стоит и смотрит мне в спину – то ли издевается, то ли ждет, пока я подниму руки и сдамся.

Вдруг слышу страшные два слова – и они подобны для меня звуку лезвия у гильотины. Хлопку выстрела, направленного в самое сердце.

– Везут пациента.

Нет, это невозможно… Как? Не должно быть более никаких пациентов! Закрываю глаза. Проиграл… И не сражение, а войну. Остается только капитулировать. Ламассу меня перехитрил – от моего лжесвидетельства ничего не изменилось… Настоат не вырвался из временно́й петли, он вновь на пути сюда, на операционный стол, в Больницу… Бедствие, катастрофа!

Лишь одно меня удивляет – голос, который произнес два этих мучительных слова. Он кажется мне до боли знакомым, колет, пробуждая смутные воспоминания, бередит до сих пор не зажившие раны. Это не Асклепий, не Парацельс, и не Гален, говорящий звучным, оглушительным басом – не зря же он раньше работал целителем гладиаторов где-то на Юге. И уж точно голос не принадлежит Ламассу или Клаваретту.

Тогда кто у меня за спиной? Кто тот гонец, что пришел со скорбной, дурной вестью? На всех других – санитаров, докторов; наконец, полицмейстеров и спецслужбистов, осуществляющих надзор за Больницей («как бы чего не вышло») – это никак не похоже.

Боюсь повернуться. Позади – нечто немыслимое.

– Ты меня слышишь? Почему не отвечаешь? У нас пациент! Нужна твоя помощь.

Обращается на «ты»… Господи, какой мелодичный, пронзительный голос! Новая лавина воспоминаний обрушивается на меня, заставляя содрогаться всем телом. Неужели это ОН? Сверхъестественно, неописуемо, невообразимо…

Последний раз взглянув на тысячелетний дуб, раскинувший кроны прямо за больничной оградой, я, наконец, решаюсь. Когда-то он помог Деменцио, теперь, надеюсь, поможет и мне. Собрав волю в кулак, глубоко вздохнув, больно прикусив губу, чтобы не заплакать или не упасть в обморок, я резко оборачиваюсь – и тут же, несмотря на все усилия, ноги подкашиваются. Я плашмя падаю на пол.

ОН (это действительно ОН!) подбегает ко мне, обхватывает за плечи, обнимает, помогает сесть, опершись на руку, приподнять голову. Тихо, взволнованно шепчет:

– Папа… Папа! Что с тобой? Тебе плохо?