Он дождался, когда тяжелая серая хмарь, спрятавшая солнце много лет назад, чуть посветлела, и только тогда двинулся в путь.
Он был уверен, что доберется к Барьеру до сумерек – в июне темнеет поздно.
Дыхание сразу сбилось – он пошел прямо по груде битого кирпича, которую не хотелось обходить.
Прохан был прав, когда сказал ему: «Ты хоть и мой лучший сталкер, но как был гнилым, так им и останешься, пока не сдохнешь».
Прохан был прав.
Но именно Прохан и посоветовал идти на рассвете.
«Береженого бог бережет», – буркнул он, положив на плечо Гнилого широкую, как лопата, ладонь.
Такими ручищами легко убивать – не раз думал Гнилой. И если тот когда-нибудь решит свернуть мне шею… то я не буду сопротивляться.
«А не береженого конвой стережет!» – добавил Прохан.
И захохотал.
Прохану было около шестидесяти, его тело сплошь покрывали татуировки, и Гнилой был уверен, что до Катастрофы тот сидел в тюрьме. Но, понятное дело, ни о чем таком он у Прохана не спрашивал.
В этом новом мире, что родился под грибами ядерных взрывов, считалось плохим тоном интересоваться у кого бы то ни было его прошлым.
Невинный вопрос о том, чем твой собеседник занимался до Катастрофы, вполне мог закончиться для слишком любопытного пулей или ударом ножа.
Гнилой и сам так поступал.
Иногда…
А потом люто себя ненавидел и напивался до беспамятства.
4
Когда Гнилой выходил «на прогулку», лишнего он не брал.
Только самое необходимое.
Вот и сейчас в его рюкзаке лежало несколько банок консервов, две фляги с водой, аптечка, коробки с патронами.
По карманам комбинезона были рассованы гранаты, а в рукавах пряталось по паре ножей.
А на плече висел автомат – привычный спутник любого человека, выжившего после Катастрофы.
Гнилой как-то поймал себя на мысли, что если до Катастрофы люди не выпускали из рук смартфоны, то теперь они точно так же не расстаются с оружием.
Эта мысль показалась ему забавной.
Над убежищем когда-то стояли корпуса завода.
Вагоностроительного завода, самого крупного в Твери, если верить старикам, которым посчастливилось на нем работать.
Правда, тогда они еще не были стариками…
Теперь на месте завода – кирпично-бетонное крошево. Кое-где высились оплавленные стены, которые почему-то не рухнули за пятнадцать лет.
Хотя по всяким законам физики должны были давно рассыпаться.
Что-то в этих стенах было не так, и к ним старались не приближаться. Хотя опасности они как будто не представляли. Даже не фонили.
Удар пришелся не на сам завод: ядерный гриб вырос над площадью с символическим названием – площадь Конституции. И на месте площади появилась глубокая воронка. Что стало с людьми, которые жили рядом, в многоэтажках микрорайона Юность – об этом думать не хотелось.
Впрочем, им повезло: умерли они мгновенно.
Ударная волна смела заводские корпуса. И только подземные бомбоубежища, которые построили во времена СССР, уцелели. Именно они и стали сначала прибежищем, а потом и родным домом для нескольких тысяч выживших.
Среди этих счастливчиков оказался и Олег Воронцов, молодой человек тридцати трех лет от роду.
Тогда он еще не носил погоняло Гнилой.
До Твери долетели всего три боеголовки, но их оказалось достаточно, чтобы полностью уничтожить город.
Одна разорвалась на Петербургской заставе. Над зданием пожарной части.
И адский огонь испепелил улицу Горького, набережную Афанасия Никитина, переулки Никитина и Артиллерийский.
Ту часть Твери, где прошло детство и юность Олега.
Где стояла обычная панельная пятиэтажка, в которой он жил с трех лет.
Олег не сгорел вместе с домом, потому что поехал с утра на собеседование, по поводу работы. Контора находилась в центре города, в гостинице «Селигер». Было ли собеседование успешным, Олег так и не понял: менеджер по персоналу – молодой, но очень важный мужчина – пожал ему руку и, дежурно улыбнувшись, выдавил сквозь белые, как на рекламе, зубы: «Вам позвонят».
А это значило, что не позвонят. Чтобы успокоиться, Олег пошел домой пешком. Прошел по Советской улице до Городского сада, посидел на скамейке, раздумывая о том, что делать дальше и позвонить ли Светке… В конце концов, решил, что раз она опять решила его бросить, то пусть сама звонит.
С этими мыслями он поднялся со скамейки и по Старому мосту перешел на свою сторону Волги.
И едва оказался на берегу, услышал оглушительный вой и увидел, что на город летит смерть.
Правда, он сначала не понял, что это была смерть. Но интуиция спасла Олегу жизнь: еще не до конца осознав, что происходит, он упал на песок городского пляжа, даже сделал попытку зарыться в него, превратиться в маленькую, незаметную песчинку. Потому что только став песчинкой, можно было остаться в живых…
Олег накрыл голову руками, и не видел, как погибал его город. Не слышал его предсмертных стонов. Он оглох почти сразу, когда обрушилась ударная волна. А не ослеп он только потому, что крепко зажмурил глаза.
…Когда Олег очнулся, он не сразу понял, где находится и что произошло. Он сидел на песке, словно пьяный. Зрение и слух возвращались медленно, голова гудела как церковный колокол, по которому долго колотили гигантским билом.