Настоящая фантастика 2017

И он выжил, хотя должен был умереть в числе первых. Когда прошел первый шок, люди начали сбиваться в стаи. Он видел, как обезумевшие толпы бродили по руинам, врывались в уцелевшие дома и магазины и грабили, грабили, грабили, старались унести как можно больше. Тех, кто не хотел отдавать свое добро, – убивали. Убивали жестоко, подвергая мучениям, которые не может выдержать человек.

Словно те, что сбились в звериные стаи, хотели очистить землю от тех, кто еще оставался людьми.

Он, Олег, тоже был в толпе. Потому что лишь так можно было выжить. Толпа несла его, как морская волна серфингиста, и оставалось лишь отдаться ее течению.

Наверное, только поэтому Олег и выжил. Потому что сумел сломать себя. Сумел преодолеть отвращение к насилию и смерти.

Он помнил, как это было нелегко. Но он очень хотел жить и был вынужден играть по тем правилам, которые диктовали совсем другие люди. Когда вдруг вылезли наверх и стали править… нет, не самые сильные – самые наглые. Хотя именно так и было всегда в человеческой истории, только существовала какая-то система сдерживания. Но Катастрофа обрушила все прежние моральные устои.

Олег часто думал, почему люди – те, кто выжил, потеряв близких, – не объединились, чтобы вместе пережить общую трагедию, чтобы помочь слабым – а сбились в дикие звериные стаи и стали рвать друг другу глотки. И главным принципом новой жизни стал тот, по которому жили в тюрьме: «Сегодня умрешь ты, а я – завтра».

Олег думал, что же случилось с людьми, и приходил к страшной мысли, что не только ядерная катастрофа стала тому виной. Возможно, ракеты вместе с атомными боеголовками несли и какое-то бактериологическое оружие. «Вирус вражды», как в повести советского писателя-фантаста, который писал добрые сказки о светлом будущем. Книгами этого писателя Олег зачитывался в детстве… И ведь на самом деле никто же не знал, какие исследования проводились в секретных лабораториях.

Одного только Олег не мог понять: почему на него этот вирус не подействовал. Или почти не подействовал.

Почему ему, Олегу, удалось сохранить в себе человека.

И, сохранив, спрятать его так далеко в глубинах души, чтобы никто о нем не догадался.

Потому что если бы этого человека нашли и вытащили наружу, то его ждала бы быстрая смерть.

А Олег не мог умереть.

Он хотел выжить.

Чтобы изменить этот чертов мир.

Сделать его лучше…

А для этого нужно было пройти через Барьер: говорили, что он исполняет желания. И что Барьер могут преодолеть только те, кто не убил в себе человека. Возможно, это были обычные байки, которые любили травить пьяные сталкеры – никто из тех, кто ходил к Барьеру, ничего не рассказывал, потому что не возвращался. Радиация около Барьера была запредельной и убивала быстро.

Но сталкеры верили, что не все, кто не вернулся, погибли: кого-то Барьер пропустил. И теперь они живут в счастливом мире, где голубое небо и зеленый лес.

Гнилой не верил этим байкам… и верил.

И верил, что у него есть шанс.

Потому что среди зверей только он остался человеком.

8

До Вокзала он добирался больше часа. Сначала шел вдоль берега реки Тьмаки, которая больше походила на заросшее зловонное болото.

Когда толстый зеленый стебель, увенчанный красными щупальцами, вылез из затхлой воды и радостно устремился к ногам Гнилого, тот просто расстрелял его из автомата.

Прошитый очередью, стебель издал почти человеческий стон и быстро ретировался. Гнилой даже не оглянулся, когда услышал всплеск.

Видимо, флора хорошо освоила урок, и пока Гнилой шел вдоль реки, никто не пытался завязать с ним гастрономическое знакомство.

Когда Гнилой свернул туда, где когда-то шла Советская улица, и выглянул из-за обломка стены, то заметил группу вооруженных мужчин, которые толпились у руин театра и что-то обсуждали, размахивая руками. Гнилой не стал проявлять любопытства, вернулся назад, к Тьмаке, и вдоль берега дошел до того места, где когда-то стояло здание цирка.

От цирка не осталось даже воспоминаний.

Только оплавленная земля.

Оплавленной была и вся территория Тверской площади, и улица Новоторжская, по которой Гнилой дошел до Тверского проспекта, где тоже не сохранилось даже руин.

Тверской проспект органически перетекал в проспект Чайковского, который и упирался в Вокзал.

Гнилой поймал себя на мысли, что до сих пор помнит названия улиц города, который погиб пятнадцать лет назад. Тверская площадь, Советская улица, улица Новоторжская, Тверской проспект, проспект Чайковского, а также улицы Трехсвятская, Вольного Новгорода, Симеоновская, набережная Степана Разина – это когда-то был исторический центр Твери. Здесь скромные домики восемнадцатого века соседствовали с величественными сталинками, безликими хрущевками и серыми панельными многоэтажками брежневских времен. В девяностые на месте деревянных домиков старой Твери появлялись помпезные особняки нуворишей, которые, как считал Олег, уродовали старую Тверь. Но уже полтора десятка лет не было ни роскошных особняков, ни деревянных домиков, ни сталинок, ни хрущевок. Ничего не было, кроме сгоревшей земли, которая давно уже превратилась в камень.