Настоящая партнерша

Никогда я еще не испытывал такой досады, такого глубокого отчаяния, такой горечи и, если уж говорить совершенно откровенно, такого беспредельного страха. Случилась именно то, против чего я все время был начеку, то, чего я больше всего боялся, — что Джекстроу и я сможем одновременно оказаться в руках убийц. Но даже к этому страху примешивалась ненависть, ненависть к человеку, который так искусно все подстроил, ненависть к самому себе за то, что позволил себя так легко одурачить.

Даже ребенок понял бы, что все это было заранее запланировано. Серия снеговых перемычек подсказала Коразини идею. Дойдя до соответствующего места, слегка толкнуть Елену Флеминг, а то, что ее падение не случайность, было ясным как день, и можно наверняка рассчитывать, что либо Джекстроу, либо мне самому придется спуститься в расселину и помочь малышке, которая из-за сломанной ключицы не смогла бы сама обвязаться веревкой. Что Елена может сорваться и с перемычки, я думаю, тоже приходило Коразини в голову, но человек, имеющий на своем счету столько убийств, не станет беспокоиться из-за этого. Кроме раздражения, он наверняка ничего бы не почувствовал...

Итак, когда один из нас спустился бы на перемычку, а другой руководил бы спасательной операцией, тогда еще один легкий толчок, и все проблемы Коразини были бы решены. То, что случилось на самом деле, превзошло все его самые смелые ожидания, я сыграл ему на руку самым наилучшим образом.

С пересохшим ртом, чувствуя, как на ладонях моих сжатых рук проступает пот, а сердце бьется, как падающий молот, я с отчаянием ждал, каким способом он нанесет последний удар, как вдруг рядом с ним появился преподобный Смолвуд и, простирая руки, что-то сказал ему. Слов я не расслышал. Со стороны маленького священника это был акт мужества, но акт беспомощный и безнадежный. Я увидел, как Коразини переложил пистолет в левую руку, а правой ударил Смолвуда по лицу, и услышал, как тот упал на лед. После этого Коразини, угрожая пистолетом, заставил остальных отойти от расселины и шагнул к перекинутым через расселину доскам. И тут я понял, как он собирается с нами разделаться. Зачем тратить две пули, если все, что нужно, это столкнуть концы досок с края расселины. Обрушатся ли эти доски, весом в сто фунтов каждая, на наши головы или просто снесут остаток перемычки, совершенно несущественно. Важно, что меня с ними неразрывно соединяет нейлоновая веревка и, когда доски рухнут, я полечу в бездну тоже, сорвав остаток нашего хрупкого моста и увлекая за собой Джекстроу, где нас неминуемо ждет смерть.

У меня мелькнула отчаянная мысль схватить веревку, которая все еще была на плече Джекстроу, но я тут же ее отверг. На то, чтобы высвободить ее из ремней, ушли бы секунды, а у меня их не было. Оставался лишь один способ, не суливший мне ничего хорошего. Подпрыгнув, я мог бы в одну секунду ухватиться за веревку гораздо выше, и увеличивающийся вес помешал бы Коразини столкнуть доски ударом ноги, а пока он возился бы с ними или всаживал в меня пули, кто-нибудь, например Веджеро, мог бы схватить его сзади. По крайней мере, это дало бы Джекстроу один слабый шанс на спасение.

Я завел локти за спину, согнул колени и замер в этой нелепой позе, так как в этот самый момент сверху, разматываясь, спустилась веревка и ударила меня по плечу. Я взглянул наверх и увидел улыбающегося Коразини.

— Ну вы, пара чудаков, выбирайтесь наверх! Или вы собираетесь проторчать там весь день?

Бесполезно пытаться описать бурю мыслей и чувств, бушевавшую во мне те девяносто секунд, за которые меня и Джекстроу подняли наверх и мы оказались на твердом льду. От надежды — к неверию, от бурного облегчения — к уверенности в том, что Коразини играет с нами в кошки-мышки, — таков был диапазон чувств, и ни одно из них не длилось больше нескольких секунд. И даже уже стоя на твердой тропе, я не знал, что думать, подавленный ощущением безграничного облегчения, радости и страшной усталости. Меня сильно трясло, и, хотя Коразини и заметил это, он не подал виду. Подойдя ко мне, он протянул мне мой пистолет рукояткой вперед.

— Вы несколько беспечны по отношению к своему арсеналу, док. Я уже давно знаю, где вы держите эту штуковину. Но зато это оказалось для меня весьма полезным в последние несколько минут.

— Но... но почему?..

— Потому что в Глазго меня ждет отличная работа в кресле вице-президента, — отрезал он. — И я ценю возможность занять это кресло в один прекрасный день.— Не сказав больше ни слова, он отвернулся.

Я понял, что он имел в виду. Я понял, что мы обязаны ему жизнью. Коразини, как и я, был твердо убежден, что кто-то подстроил этот инцидент, и не нужно было долго думать, чтобы догадаться, кто именно.