Настоящая партнерша

— Вы не закончили ваш разговор, доктор Мейсон, заканчивайте же! Ваш друг Хилкрест, наверное, удивляется, куда вы пропали. — Пистолет в его руке повернулся в мою сторону, чтобы я это заметил. — Ради своего же блага, не говорите ничего такого, что могло бы вызвать подозрение. Не умничайте! И покороче!

Я постарался говорить короче. Я объяснил возникшую паузу тем, что Малеру стало хуже, что и было истинной правдой. Сказал, что буду охранять механизм снаряда как собственную жизнь, извинился, что прерываю разговор.

— Кончайте, — тихо на ухо сказал мне Смолвуд. Я кивнул.

— Пока все, капитан Хилкрест. В полдень снова. Сигнал отбоя: майский день, майский день.

Я отключился и равнодушно повернулся, чтобы отойти. Не успел я сделать и шага, как Смолвуд схватил меня за плечо и грубо повернул лицом к себе. Для такого худощавого на вид человека он был необычайно силен. Я охнул, когда ствол пистолета уткнулся мне в живот.

— Майский день, доктор Мейсон? — угрюмо спросил он. — Что такое «майский день»?

— Разумеется, наши позывные, — раздраженно ответил я.

— Ваши позывные — ГФК.

— ГФК — это сигнал вызова. Сигнал отбоя «майский день».

— Вы лжете! — Я удивился, что его лицо мне казалось кротким, нервным и бесцветным. Его рот выглядел как тонкая, твердая линия, верхние веки казались прямыми и прикрывали немигающие глаза. — Лжете! — повторил он.

— Я не лгу! — гневно возразил я.

— Считаю до пяти, и вы умрете! — Его глаза не отрывались от меня. Пистолет давил все сильнее. — Один... два... три...

— Я скажу вам! — Это крикнула Маргарет Росс. — «Майский день» — это международный сигнал воздушного бедствия. Все равно что СОС... Я должна была сказать ему, доктор Мейсон, должна была! — Ее голос дрожал от еле сдерживаемого рыдания. — Иначе он убил бы вас...

— Убил бы, — согласился Смолвуд. Если он и испытывал гнев или опасение, то это никак не отразилось на его спокойном, непринужденном тоне. — Я бы сделал это сейчас же, вы задержали нас на четыре часа. Но храбрость — одна из добродетелей, которые меня восхищают... Вы чрезвычайно храбрый человек, доктор Мейсон. Ваша храбрость вполне

под стать вашему... отсутствию проницательности, скажем так.

— Вам никогда не уйти с ледникового плато, Смолвуд, — твердо сказал я. — Вас ищут десятки кораблей и самолетов, тысячи людей. Вас все равно схватят и повесят. За тех пятерых, убитых вами.

— Поживем — увидим. — Он холодно улыбался, и теперь, когда он расстался со своими очками, я увидел, что улыбка никак не отразилась в его глазах: они остались такими же пустыми и плоскими, как витражи в церквях, когда их не освещает солнце... — Ну ладно! Коразини, чемодан! Доктор Мейсон, принесите одну из карт, что в кабине водителя.

— Сейчас. Но, может быть, вы соблаговолите объяснить...

— Объяснения останутся детишкам. — Голос был ровный, лишенный всякого выражения. — Я спешу, доктор Мейсон. Принесите карту!

Я пошел за картой, а когда вернулся, Коразини сидел на передке грузовых саней, держа перед собой чемодан. Но это был не покрытый кожей портативный радиоприемник — это был чемодан Смолвуда.

Коразини открыл его, вытащил библию и церковные одеяния, оттолкнул их в сторону и осторожно вынул металлический ящичек, очень напоминающий магнитофон. Когда он осветил его фонариком, я отчетливо разглядел слово «Грун-диг». Но тут же мне стало ясно, что я никогда не видел такого магнитофона.

Он сорвал обе катушки и швырнул их в темноту, в снег. Ленты, раскручиваясь, взвились, как два длинных флага, и исчезли вслед за катушками. Теперь я мог бы поклясться, что любой, кто заподозрил бы неладное и решил проверить, что это за ленты, обнаружил бы, что они самые что ни на есть настоящие. «Возможно, — подумал я с горечью, — на них даже записана настоящая музыка Баха, в соответствии с недавними клерикальными наклонностями Смолвуда».

Все еще молча мы следили, как Коразини снял и выбросил фальшивый верх магнитофона, но я успел заметить на его нижней стороне пружинные зажимы — отличное хранилище для пары пистолетов. Теперь перед моим взором открылись рычажки, шкала настройки, совсем не похожие на детали магнитофона. Коразини выпрямил и установил телескопическую антенну, надел наушники, повернул два рычажка и начал вращать шкалу, в то же время следя за зеленым глазком, похожим на глазок в современных магнитофонах и радиоприемниках. До меня донеслось слабое, но непрерывное завывание, которое изменялось по высоте и громкости. По мере того как Коразини вращал шкалу, свист достиг максимальной силы, он перевел взгляд на встроенный спиртовой компас. Через несколько минут он снял наушники, видимо, удовлетворенный.

— Очень громко, очень ясно, — заявил он Смолвуду. — Но слишком сильный отклоняющий фактор, весь этот металл на тягаче и санях. Через две минуты я вернусь. Ваш фонарь, мистер Мейсон.