Настоящая партнерша

— Бумажник Коразини, — сказал он, невольно понизив голос, хотя Смолвуд не услышал бы даже крика, потому что все покрывали грохот мотора и ураганный рев ветра. — Выпал из кармана, когда Веджеро сбил его с ног. Он не заметил, зато я видел и сидел на нем, пока Смолвуд держал нас на снегу.

Я снял рукавицы, открыл бумажник и при свете фонарика обследовал его содержимое. Луч фонарика затенялся специальным колпачком, так что ни одна полоска света не выскользнула из-под брезента. Это было еще до того, как Смолвуд перенес в кузов прожектор.

Содержимое бумажника доказывало, как тщательно и продуманно эти два человека обеспечили себе фальшивые документы. Инициалы «Н. К.» на бумажнике, визитные карточки с именем «Николас Коразини» над адресом управления «Глобальной тракторной компании» и чековая книжка, на которой в верхнем левом углу стояло то же имя — «Н. Коразини». Все это выглядело чрезвычайно убедительно.

В одном из отделений бумажника была аккуратно сложена та газетная вырезка, которую я впервые обнаружил в кармане убитого полковника Гаррисона. Теперь я прочел ее вслух, медленно и с чувством глубокой досады.

Автор был краток. Уже из первого беглого просмотра заметки в самолете я знал, что речь идет о том страшном случае под Элизабет в штате Нью-Джерси, когда поезд, взлетев на мост, провалился сквозь поднятый пролет в водь} реки и десятки пассажиров утонули. Но как я тогда понял,’ акцент был не на этом и репортер не стал тратить времени на страшные детали: его интересовало, как я теперь увидел, совершенно другое. Из достоверных сообщений стало известно, — писал он, — что в поезде ехал армейский курьер, что он был одним из сорока погибших и вез сверхсекретный механизм управляемого снаряда.

Больше в заметке ничего не было, но и этого было достаточно. В ней не было сказано, утерян этот механизм или нет, и, конечно, не было и намека на связь между наличием этого механизма в поезде и причинами катастрофы. Но бросающаяся в глаза близость этих двух моментов невольно заставляла читателя сделать страшный вывод.

Долгое молчание, воцарившееся после того, как я прочел последнее слово, показывало, что мои слушатели пришли к тому же ошеломляющему заключению, что и я. Первым прервал молчание Джекстроу, он проговорил каким-то неестественным деловым тоном:

— Ну, теперь мы знаем, почему вас стукнули по голове.

— Стукнули по голове? — встрепенулся Веджеро. — Что вы несете...

— Меня стукнули позавчера ночью, — объяснил я. — Тогда я сказал вам, что ударился о фонарный столб.— И я рассказал им, как нашел газетную вырезку и как ее лишился.

— А что бы изменилось, если бы вы ее прочли? — спросил Веджеро. — То есть...

— Очень многое! — Я прервал его резко, почти свирепо, но эта резкость относилась ко мне самому, к моей глупости. — Ведь я нашел заметку о трагической катастрофе, происшедшей при странных и необъяснимых обстоятельствах, в кармане у человека, погибшего во время катастрофы при таких же странных и необъяснимых обстоятельствах. Уже сам факт вызвал бы у меня подозрения, даже у меня. А когда я услышал от Хилкреста, что на самолете везли что-то очень секретное, параллель стала бы просто вопиющей, особенно потому, что эта заметка находилась в кармане кадрового офицера. Почти наверняка он и был курьером и вез этот секрет. Я бы тогда исследовал каждый ящичек, каждую коробку в вашем багаже, включая радиоприемник и магнитофоны. Практически исследовал бы все, что хоть немного больше спичечного коробка... И Смолвуд знал, что так оно и было бы. Он не знал, что именно говорилось в заметке, но они с Коразини не хотели допускать никакой случайности.

— Вы же не могли об этом знать, — сказал Ливии, пытаясь подбодрить меня. — Вы не виноваты.

— Еще как виноват, — возразил я, чувствуя глубокую усталость. — Кругом виноват. Не знаю даже, как замолить свои грехи. Прежде всего перед вами, Веджеро, и за то, что связал...

— Забудьте об этом. — Голос Веджеро прозвучал сдержанно, но дружелюбно. — Мы тоже хороши! Все факты, имеющие значение, были известны нам так же, как и вам, а что мы сделали? Еще меньше, чем вы. — При слабом свете фонарика я увидел, как он сокрушенно качает головой. — О Боже мой, почему так хорошо понимаешь тот или иной факт, когда слишком поздно? Теперь ясно, почему мы рухнули неизвестно где. Должно быть, пилот сделал все, что мог. Он, видимо, знал, что везет секретный механизм, и решил, что лучше рискнуть жизнью пассажиров, но приземлиться в центре ледяного плато, откуда Смолвуд никогда не доберется до побережья.

— Не знаю, что там находится к услугам Смолвуда, — с горечью заметил я. Теперь настало время мне сокрушенно качать головой. — Теперь-то все ясно, слишком ясно: Коразини повредил руку не потому, что хотел спасти радиоприемник, а наоборот. Это он столкнул его с петель и тем самым ускорил его падение. Ясно теперь, почему он проиграл, когда бросили жребий, кому спать на койках. Ему надо было спать на полу, чтобы задушить второго пилота.