Настоящие сказки Шарля Перро

По отношению к данной сказке даже Сент-Ив при всей его склонности рассматривать сказки Перро только как фольклорный материал, отмечает, что текст Перро – текст конца XVII века, и что сказке придан совершенно иной, чем в фольклоре, рационалистический и психологический характер.

Придав литературному тексту фольклорный вид, Перро создал новую сюжетную модель, послужившую образцом для многочисленных подражаний – настолько удобна она была для дидактической просветительской прозы, оперировавшей четкими оппозициями. Традиционный внешний источник конфликта – борьба умных и красивых героев с глупыми и уродливыми соперниками – сменился внутренним: противопоставлением умного уродства и глупой красоты.

Исследователи не находят народных корней этой сказки. Хотя существует ещё одна авторская сказка с похожим сюжетом – «Жёлтый Карлик», другой француженки, Мари Катрин Д’Онуа. Сюжет примерно совпадает с историей о Рике и его принцессе – прекрасная королевна дает обещание выйти замуж за уродливого карлика. Меж тем она влюбляется в прекрасного короля, любима им, и король вступается за её честь. Карлик объединяется со своей подругой, злой феей, и они разлучают влюбленных. Финал печален – влюбленные стали пальмами, чтобы вечно обниматься листвой…

При этом сказка Перро известна гораздо шире, нежели оригинал Бернар или история о Жёлтом Карлике. Не в последнюю очередь потому, что она лаконична, остроумна и, самое главное для сказки в современном понимании, хорошо заканчивается.

Мальчик-с-пальчик

Сказка принадлежит к числу довольно широко распространенных. Варианты её известны по всей Европе, на Кавказе, в Сибири, в Малой Азии, па Цейлоне, на Филиппинских островах, в Африке и в Северной Америке. Древнейший известный текст дает именно Перро. Имя Мальчика-с-пальчик включено в данный сюжет, по-видимому, из другой сказки (Н. Андреев «Аарне», № 700)[72], в которой речь идёт именно о похождениях крошечного мальчика (он попадает, например, в желудок волка, пашет с отцом, сидя в ухе лошади, участвует в грабеже и т. п.).

Гюссон видит в герое сказки олицетворение рождающегося света; он теряется в ночной темноте (лес) и убегает с братьями от солнца (людоед), убивающего вместо них своих собственных дочерей – первые лучи зари. Это объяснение принимает также Лефевр; Г. Парис[73] видел в Мальчике-с-пальчик и его братьях изображение созвездия Большой Медведицы; д-р П. Море[74] в семи братьях видит семь дней недели.

Очень остроумное объяснение сказки дает Сент-Ив. Сравнительно с другими сказками, сказка о Мальчике-с-пальчик является действительно показательным образцом сказки, возникшей на ритуальной основе. Сент-Ив видит в ней как бы комментарий к обряду инициаций, посвящения юношей. Мы видим в сказке испытание мужества, силы, ловкости, видим прославление умения расправиться с врагом, избежать опасности и проч; характерна такая деталь, как умение находить дорогу – определённое требование к посвящаемым юношам. В частности, одним из признаков зрелости являлось ношение обуви (юноши ходили босиком); отсюда, как полагает Сент-Ив, значение семимильных сапог в сказке. Людоед является изображением врага, может быть – каннибала, противника участников инициаций. Ряд аналогичных соображений имеется в работе Лурье[75] («Дом в лесу. Язык и литература», 1932); однако Лурье не хочет «утверждать, что в этих сказках мы должны видеть только комментарий к обряду, хотя, разумеется, и такое происхождение в отдельных случаях весьма возможно». Есть основание полагать, что это осторожное заключение совершенно правильно.

Гризельда (в стихих и в прозе)

Сюжет этой новеллы стал знаменитым благодаря Боккаччо, включившему его в состав «Декамерона» (10-я новелла X дня). Петрарка, восхищённый новеллой Боккаччо, перевёл её на итальянский язык. Перро, конечно, знал новеллу Боккаччо, но ему известно было также иное изложение того же сюжета (впрочем, также опирающееся на «Декамерон»), а именно дешёвое, народное («лубочное») издание. Он пишет в ответ своим критикам: «Если бы я послушался всех различных указаний, какие давались мне по поводу посылаемого вам произведения, от него остался бы только совершенно сухой и очень простой рассказ; а в этом случае я лучше сделал бы, если бы совсем не трогал его и оставил бы его в моих черновых записях, где он существует много лет».

Сам Боккаччо, возможно, пользовался в качестве источника для своей новеллы устной традицией. Указывают на аналогичный (однако все же своеобразный) сюжет в творчестве Марии Французской (XII век). Однако в устной традиции сюжет «Гризельды» особенной популярностью не пользуется, и многие тексты, записанные в устной передаче, восходят к Боккаччо. Отметим, между прочим, русский текст (М. Афанасьев. Народные русские сказки, № 193) и украинский (В. Лесевич. Оповиданя Чмихала).

По-видимому, приписывать сюжету «Гризельды» слишком древнее происхождение нет оснований. Лефевр заявляет, что «Гризельда» не представляет мифологического интереса.