Настоящий джентльмен. Часть 1

Хвост взял карандаш и на листке бумаги тут же нарисовал две голые ступни пятками вверх, из-за которых слева и справа выглядывали крылья. Получился юмористический логотип, слегка карикатурный символ полета мифического Икара. Использовать мне его не удалось, поскольку карибцы не поняли питерского абсурдизма «хеленуктов» и встретили эти голые пятки с крыльями мрачным молчанием. В их культуре (они произносили это слово как «кольча») к себе относились очень серьезно. Самоирония вообще, как и самокритика, подразумевает некое раздвоение личности, поскольку одна половина личности делает, а другая оценивает, а это, мне кажется, первый шаг к вялотекущей шизофрении. Мои музыканты были людьми цельными, как гранитная скала.

Итак, «Икарус». Слово это советскому человеку знакомо: так назывались автобусы производства Венгерской Народной Республики, с той только разницей, что ударение здесь надо было делать на первую букву.

Нашел я эту группу не сразу. После того, как Сэм Джонс ушел с Би-би-си и уехал в Америку зарабатывать «свой первый миллион», его беспокойство и разочарование как будто передались мне. Работа на радио напоминала труд повара. Приготовил со старанием, со знанием дела — твое произведение съели и ушли, осталась только грязная посуда. А назавтра начинай сначала, даже доброго слова не услышишь. И так — без конца.

Затем, с каким продуктом имеешь дело? В новости попадают, в основном, одни несчастья, с этим и живешь день за днем. Кроме того, здание старое, ковровые полы впитали многолетнюю пыль, от обилия электроники воздух насыщен неправильными ионами, постоянный стресс, мало денег, а главное — отсутствие перспективы.

Я в шутку сравнивал работу в Корпорации с джаз-оркестром. В оркестр ты пришел саксофонистом и на пенсию из оркестра ушел тоже саксофонистом. Быть может, только играть получше стал. То же и на Би-би-си — поступил сюда молодым, свежим, полным надежд программным ассистентом и лет через двадцать пять покинул работу потертым и уставшим, в той же должности, без повышения по службе.

Так, во всяком случае, мне тогда казалось. Я был не один такой, другие тоже искали путь на волю. Один коллега, Борис С., пошел на двухгодичные вечерние курсы, выучился на геммолога — специалиста по драгоценным камням — и постепенно перешел работать в эту область.

Другой, Володя Эгинброд, работавший в Союзе психологом, скучал по прежней профессии. Его советский диплом британская система не признавала, нужно было его подтверждать — учиться медицине года два и снова сдавать экзамены. В Германии, однако, его квалификацию могли признать, но нужен был рабочий немецкий, которого он не знал.

Володя засел за учебники и пособия. Год спустя договорился с одной клиникой приехать на месяц во время отпуска, работать бесплатно. На следующий год повторил, затем еще раз съездил, уже за символическую плату, а потом и вовсе пропал, и я его больше никогда не видел. Знаю только, что из русского Володи Эгинброда в Германии он превратился в респектабельную личность — “Dr Eigenbrot”. Вернулся, так сказать, на историческую родину своей фамилии.

Разбираться в скрытых дефектах алмазов или лечить немецких алкоголиков я, естественно, не мог. Надо было искать что-то свое.

В то время стала появляться первая видеотехника, и был план — создать фирму, которая документировала бы жизнь на манер семейных фотоальбомов. Придумал торговую марку: фарфоровая голова, вроде пособия для френологии, а во лбу прорезь, как у копилки, и название — Memory Bank.

Знакомый меховщик Майкл Леерфройнд, которого я знал еще по Ленинграду, поддержал идею и согласился инвестировать 10 тысяч. Через коллег я вышел на группу молодых англичан, начинавших в этом деле. На первом же собрании проявилась разница в подходе — от меня ждали предложений высокого творчества, а я, озабоченный экономической моделью предприятия, не мог предложить ничего лучше, как поначалу зарабатывать на свадьбах. Проект умер, так и не родившись. Я понял — надо делать то, в чем ты понимаешь.

Кругом кипела клубная жизнь, и я пошел искать неоткрытые таланты. На концерты ходил каждый день как на работу. Познакомился с кучей музыкантов, мечтавших о внезапном успехе и жирном контракте. Пересмотрел больше восьмидесяти выступлений.

Меня поражала непредсказуемость успеха — отличные группы выступали в полупустых залах, а неведомые дворовые команды панков с оранжевыми волосами и булавками в ушах могли собирать огромные ревущие толпы. Стихия, вроде океана или английской погоды, предсказать которую удается немногим.

Я, например, тогда никак не мог понять, как и почему на вершину списка недели (indie charts) в мае 1981 года поднялась группа Pigbag с инструментальной композицией Papa’s Got A Brand New Pigbag. В свое время почти так же называлась песня Джеймса Брауна, записанная в 1965 году.