Настоящий джентльмен. Часть 1

Ну, сам Джеймс Браун, это понятно — глыба, человек вулканической энергии, первопроходец фанка, мощный неутомимый певец, на сцене ногами такие кренделя выписывал, что залюбуешься, а эти? Кроме того, ничего общего с известной песней тут нет, вообще никто не поет. На фоне баса и перкуссии четыре неумелых духовика исполняют мелодию из четырех нот, после чего соревнуются в издавании какофонических звуков в соседних тональностях. Ведь для того, чтобы стать номером один, нужно, чтобы продалось тысяч 50 или больше пластинок. Кто все это купил и слушал?

Впрочем, пучина народного обожания, выплеснувшая наших героев в поднебесную высь славы, вскоре поглотила Pigbag в своих мрачных глубинах. Примерно полгода спустя я оказался с ними на одной сцене и подошел к саксофонисту поговорить, как говорят на юге, «за мундштуки и трости». Я, конечно, хитрил, мне важно было узнать ответ на вопрос, горевший в груди как стойкая изжога, — как?

Тенорист оказался милым англичанином, который тоже не очень понимал причину внезапного успеха. Загадка, окутанная тайной, каких немало в истории британского попа.

Этот пример — исключение из правила, а правило в том, что народное обожание, как правило, не ошибается. В 1978 году о себе заявила группа молодых безработных из Бирмингема. О том, что они безработные, было легко догадаться: их первый альбом назывался «Signing Off», сама группа называлась UB40.

U— это unemployment («безработица»), B — benefit («пособие»), а 40 — номер бланка, который надо было заполнять и подписывать (sign off) для его получения.

Число таких «подписантов» в конце 1970-х перевалило за два миллиона, так что конверт альбома группы UB40, воспроизводивший в увеличенном виде ту самую злополучную ведомость, знаком был многим до боли в глазах.

В Советском Союзе официально безработицы не было, она существовала только на капиталистическом западе. Альбом UB40 был этому лучшим подтверждением. Этот образ поющих-играющих безработных, однако, просуществовал недолго. Вернее, образ остался, но суть его испарилась, поскольку капиталистический Запад щедро вознаграждал успех. Тиражи пластинок UB40 вскоре стали такими, что о пособии и о ведомости № 40 пришлось забыть навсегда.

Я продолжал искать. Про пластиночную промышленность тогда говорили, что это «разрешение на печатание денег». Многим казалось, что золотая рыбка где-то рядом — стоит только однажды удачно закинуть невод. За кулисами после концертов крутились всякие агенты, люди из известных и неизвестных компаний или ковбои-одиночки вроде меня.

Музыканты выступали в роли невест на смотринах, а все, кто к ним подкатывал с предложениями, исполняли роль женихов или сватов. Первые и вторые оценивали друг друга. Несколько раз в ответ на проявленный интерес мне вежливо отвечали: «Спасибо, но у нас уже есть предложение», и я шел «заре навстречу», поджавши хвост.

Если честно, то я отчаянно блефовал. Никакой организации за мной не стояло, торговых связей или опыта продвижения тоже не было. Я действовал по наполеоновскому принципу — «ввяжемся, а там посмотрим».

В тот день я приехал домой с Би-би-си на велосипеде, наскоро поужинал и отправился, как я шутил, на «работу во вторую смену» в местный камденский клуб Dingwalls. На сцену вышли темнокожие ребята, в полной тишине прозвучала барабанная перебивка, и зал закачался в ритме ямайского реггей. Не было ни одной лишней ноты, звучание было прозрачным и мощным одновременно. Меня это покорило сразу. Последние годы перед отъездом я играл с «Мифами» в славном городе Пушкине и постоянно боролся за оркестровую дисциплину. Творческие личности заполняли все паузы своими переборами-переливами, и с этим хаосом нельзя было ничего поделать. Здесь же личный музыкантский эгоизм и «свободовыражение» подчинялись единой четкой структуре. «Йа-хуу, — пели ребята в момент тишины, когда не стучали барабаны и не бухали басы, — йе-хии!» Голоса звучали неподдельно, музыканты не изображали какой-то стиль, а сами жили в нем. Почти как в новоорлеанском джазе в начале XX века.

После знакомства выяснилось, что почти все они из лондонского района Shepherd’s Bush, а родители их приехали в Англию с острова Гренада на юге малых Антильских островов в Карибском море. Ко мне проявили сдержанный интерес, но разговаривать отказались: «You talk to Sammy».

Сэмми Форбс, невысокий молодой человек, социальный работник в детском доме, прежде всего захотел узнать, с кем он имеет дело. Последовали многочисленные встречи с разговорами об исторической несправедливости, европейских колонизаторах, неравенстве в культуре. Беседы эти ходили по кругу, носили циркулярный характер, каждый раз возвращаясь к отправной точке — исторической несправедливости.

В этом я был человеком закаленным. Еще моя любимая татарская теща Мякфузя Ахтямовна любила подробно поговорить со мной, обсудить все волнующие ее темы, а когда они кончались, то она начинала снова, по второму кругу, поскольку главным для нее был не смысл сказанного, а радость общения.