Настоящий мужик. История парня из Anthrax

В 1970-х в Нью-Йорке процветала сцена диско, и были всякие клубы вроде «Студии 54», куда меня не пускали, потому что я был гораздо моложе и выглядел не так круто, но музыка была всюду. Chic, The Village People и Донну Саммер постоянно крутили по радио, и улицы кишели диско-модниками. В ответ на это безумие многие патлатые с рокерами организовали движение «Диско – отстой». У них были футболки и значки. Почти как политическая кампания. Я вступил в их ряды, потому что ребята, с которыми я зависал, тоже ненавидели диско. У меня даже была футболка «Диско – отстой». Но втайне от всех я любил диско. Найл Роджерс, фронтмен Chic и продюсер одних из самых крутых диско-песен современности – вроде «We Are Family» Sister Sledge и «Le Freak» группы Chic – был потрясающим гитаристом. А ребята из Village People были крутыми театральными поп-звездами.

Мне была в кайф большая часть той музыки. Грув был классным, гитарные партии фанковые и стремительные, а ритм заставлял трясти задницей – но я остановился на песне «YMCA». Мне нравилось диско; но танцевать я терпеть не мог. От одной мысли ночь напролет танцевать буги мне становилось так же жутко, как перед удалением зуба. Я всегда стеснялся танцевать, но принимал абсолютно любую музыку. Мой критерий был простым. Мне либо нравилось, либо нет. Если мне не нравилась какая-нибудь песня, совсем не значило, что я не мог послушать остальной репертуар этой группы. Я не загонял себя в рамки.

Еще я был чертовски упрям, и у меня было свое мнение. Если я с кем-нибудь не соглашался, особенно если речь шла о музыке, я тут же об этом говорил. Прикол в том, что я был тихим и замкнутым ребенком. Большую часть времени я жил в своем мире, размышляя о будущем. Я понимал: если хочу играть на гитаре и быть на сцене, нужно быть общительным и бесстрашным. И я поменял мировоззрение. С самого начала я был готов бороться, жить в некомфортных условиях и делать все, что требуется, чтобы выступать на сцене в свете софитов. В мире музыкантов нет места страху.

Я каждый день, почти каждый час, думал о том, как отжигать перед толпой – я даже о девочках столько не думал. Все равно ни одна из них не слушала рок-н-ролл, поэтому мне не казалось, что я лишаю себя девочек. Девочки вернулись в мою жизнь, когда в четырнадцать лет я снова поехал в летний лагерь (сегодня, будучи отцом маленького мальчика, я уже заранее записываю сына в лагерь, когда ему исполнится тринадцать – наслаждайся, Ревель).

В 1978 году, когда мне было четырнадцать с половиной, я поехал в лагерь с ночевкой в Нью-Джерси, где было полно милых похотливых девочек. Они впервые пробовали свободу на вкус и могли делать все что хотят. Я уже сказал, что они хотели развлечений? Все эти девки хотели валять дурака еще больше, чем девочки из лагеря «Каюга». Только работало все то же основное правило – никаких поебушек. Меня это не напрягало, поскольку никто с тех пор, как я последний раз был в летнем лагере, кроме меня, мой член не трогал. Опять же, было все, кроме секса, и гораздо больше, чем два года назад. К тому же на этот раз я знал, что происходит, поэтому неловкости не возникало, но было не менее захватывающе.

Лето в Нью-Йорке выдалось отличным. Делать домашку было не надо, поэтому я не видел ни одной причины сидеть дома. Потом я пошел в седьмой класс в 25-ю школу в Куинсе и после уроков хотел тусоваться на улице с друзьями до поздней ночи. Я зависал с ребятами и постарше, и они спокойно тусили на улице в одиннадцать часов вечера, хотя утром была школа. По выходным комендантского часа не было. Мы ходили на бейсбольное поле или в парк в конце улицы либо заваливались к кому-нибудь на хату, слушали музыку и бухали. Иногда ездили в город. Но я себя контролировал. Я никогда не совершал глупостей. Однако маме было все равно. Когда я вернулся в школу, она вдруг решила, что в девять часов вечера я должен быть дома.

Я сказал: «На хуй это дерьмо». Всюду были вечеринки, и можно было попробовать завалить телку. Я сказал: «Я, мать твою, уже не ребенок! Не собираюсь я приходить в девять часов».

Я приходил домой когда хотел, и мама кричала на меня. Я разговаривал с ней минуту и шел спать. Всегда было одно и то же: «Не понимаю, почему я должен приходить так рано. Все мои друзья…»

«Плевать мне, что делают твои друзья, – кричала она настолько громко, что просыпался брат. – Это мой дом, мать твою, и правила здесь устанавливаю я…»

По-видимому, ругаться было нормой, но гулять допоздна было запрещено. Я сказал ей: у меня свои друзья и жизнь, и я не собираюсь торчать в девять часов дома. Она схватила меня за руку и сказала: «Пойдешь к доктору Райсу. Ты испорчен. Сама виновата. Но ты должен измениться».