Настоящик. Сборник рассказов

Больше всех Гошка Сухотин, автомеханик, переживал. До посадки было у него две медали — за отвагу и за оборону Советского Заполярья. Со всех сторон был Гошка герой, хоть и хлюпик — соплей перешибешь. Да попал раз под горячую руку в морозную пору. Четыре дня дивизия на марше снег месила, а на пятый — приказ: разворачиваться в оборонительную. Чистое поле кругом — ни теплячка под картером развести, ни керосину для лампы достать. Комдив ярится, кулаками машет — дай да подай ему электричество в штабную палатку, а ни одна станция не дышит — дизеля на морозе не заводятся. Ну и загремел Гошка в трибунал, из всех механиков — один. Нашли крайнего, кого не жалко. Да еще как хитро перекосило судейскую канцелярию — в штрафбат не послали, а выписали десятку по пятьдесят восьмой, как вредителю...

Когда замаячила весть об амнистии, Сухотин чуть не в пляс пустился — уверен был, что его, хоть не с орденоносцами, но вторым эшелоном обязательно выпустят, ведь не виновен он ни на полпальца — дураку понятно! Тем более Сталину...

Однако вот подзамялось дело. Гошка сам не свой ходил, пятый угол искал, почернел, доходить совсем с горя начал и однажды даже надзирателю в сердцах крикнул, мол, боитесь вы, кабы в Кремле про ваши дела не узнали! Еле отлежался потом... А тут и зима пришла, октябрь. Бураны зарядили.

И вот как-то метельным таким утром довелось нам троим — мне, Гошке, и Саньку Вакуленко, тоже из нашей бригады, слегка у повара подшестерить — тащить из зоны в зэковскую кухню на руднике всю сменную пайку — четырнадцать буханок, да крупу, да соль, да гидрожира полкило в котелке. Нелегка поклажа, однако за право нести мешок и драки бывают. А как же! Человек при кухне — это кум королю и сват министру. Совсем дураком надо быть, чтоб в такой счастливый день голодным спать лечь.

Понятно, поставили нас в переднюю шеренгу, чтобы конвою виднее, да и свои сзади приглядят, не дадут погужеваться в дороге. Каждому ведь хочется пятерню в мешок запустить и горстями крупу в рот сыпать, потому и следят друг за другом надежнее вертухая. А буран завывает!

— Шире шаг! — начальник командует. — Не растягиваться!

Сам бы попробовал — с мешком на плечах да без дороги. Сугробов намело так, что не поймешь, где шоссейка, а где целина. Спины передних конвойных поначалу еще маячили, а как вышли в чистое поле — все, марево непроглядное.

— Не отставать, мать вашу! — орет начальник, волнуется.

Зря только глотку надсаживает. Вряд ли кто его слышит дальше нашей шеренги. У бурана-то глотка позычней будет.

— Да вы что, сучье племя?! Прятаться?! — голос, вроде, близко, а человека не видать. — Передняя шеренга! Бегом! Пристрелю!

Припустили бегом. Черт его, шального, знает. И правда еще пальнет с перепугу. Бежим, бежим, боками друг о друга тремся, чтоб не потеряться, мешки на спинах прыгают, котелок звенит, хлебушек, только из хлебопечки, так щекотно через дерюжку попахивает — аж брюхо сводит! Но что за напасть — не можем нагнать конвой!

— Стой, мужики! — ору. — Куда-то нас не туда понесло!

Но Гошка машет уверенно, за мной, мол, не боись. Пробежали еще шагов пятьдесят. Нет, явно дело нечисто. Остановились, оглянулись — и задних не видно. Ждали, ждали — не нагоняют!

— Эй, — зову, — гражданин начальник! Мы заблудились!

Вдруг Гошка меня в бок как пихнет!

— Молчи!

Мы с Саньком на него уставились.

— Почему?

— Вы что, не понимаете? — мешком тряхнул. — У нас жратвы на месяц! Ходу даем! Воля сама под ноги ложится!

Я даже растерялся.

— Это — воля?! Занесет в сугробе, так что ни одна собака не отроет!

— Вот и хорошо, что не отроет! — Гошка рад. — И след не возьмет! Когда и двигать, как не в такую погодку! Пока погоню снарядят, мы уж на полпути будем!

— На полпути — куда?

— Я уж знаю, куда! — кричит в ухо. — Доведу, не сомневайтесь!

Я на Санька посмотрел, вижу, мнется.

— В тундре смерть верная. Лучше вернуться...

— Куда вернуться?! — Гошка чуть не плачет. — Думаешь, лейтенант тебя караваем встретит?!

И, будто в ответ, сейчас же откуда-то — тра-та-та-та! Очередь.

— Вот тебе каравай! — Сухотин плюнул в снег.

— Да это они сигнал подают! — не сдавался я. — Поняли, что мы заблудились. Пошли!

— В кондей посадят, — вздохнул Санек. — У них и в погоде зэк виноват...

И тут к вою ветра прибавился тошный такой посвист — с фронта я его не слышал. По над головой так фить-фить. И снова глухо простучала вдалеке очередь.

— Сигнал подают?! — гаркнул Сухотин. — Да они палят от пуза веером, лишь бы нас положить!

Тут уж переминаться с ноги на ногу некогда стало. Подхватились и бежать. В какую сторону — неведомо, лишь бы от пули уйти...

Пурга утихла только на третий день. Солнышко проглянуло, идти стало легче. До тех пор, как ни старались, не столько шли, сколько отсиживались в норах под снежными застругами, жгли стланик да ольху, дремали, угревшись кое-как в берлоге.

Солнышку не рад был только Гошка.

— Самолет могут послать.

Чуть развиднелось, погнал в дорогу, каши сварить не дал:

— Во-первых, дым заметен, а во-вторых, спичек только коробок, экономить надо...