Настоящик. Сборник рассказов

Сидели поутру у костра, дожидались каши. В котелке уж не горсть варилась, а щепотка всего, вместо гидрожира — одна промасленная бумажка с-под него. Вся и каша — жижа да вода. Одна радость, что набрели на первый за всю дорогу лесок, не из кустиков жидких, а из настоящих деревьев — тощих да кривых, но все-таки натуральных сосенок. Под ними, вроде, не так и холодно, как в тундре, уютней как-то... И тут налетело.

Ну, прямо как в сорок втором, под Жиздрой, когда, бывает, выскочит из-за рощи Мессер, да в два ствола разом пропашет вдоль колонны колею — огонь пополам с кровью... Но тут-то налетел свой — вот что обидно! Хотя, какие у зэка свои? Только те, что по спине ползают, остальные все — враги.

Угловатый, разлапистый Ил-2, прошел низко над тундрой, не боясь ни зениток, ни Мессеров, и с ходу всадил очередь прямо нам в костер. Далеко откинуло, завертело пропеллером искореженный котелок. Искры тучей поднялись в белом дыму. Мне запорошило глаза, засыпало головнями, Санек выматерился растерянно, а вот Сухотин заорал так, что я сразу понял — зацепило его. Кое-как проморгался, гляжу — Санек уже тащит Гошку к лесу, а по снегу за ним широкая красная полоса. Кинулся и я на подмогу, потащили вдвоем, укрылись в сосняке — не успел, вражина, с разворота еще очередь дать. А наудачу, по деревьям, стрелять не стал, пожалел. Не нас, конечно. Патронов.

Вот и добегались. Ни жратвы, ни котелка, и раненый. Гошка лежит, стонет без понятия, из ноги фонтаном кровь и кость торчит. Кое-как перетянули, замотали, снегом обложили. Надо бы уходить по добру, но куда его такого тащить? Все же полдня упирались, волокли на сосновых лапах по снегу, запарились, как ломовые клячи. К ночи разложили под деревьями малюсенький костерок. Заметят с самолета, могут и бомбу кинуть. Гошка совсем доходит, трясет его, зубы стучат, но в сознании — нога на холоде онемела, болит, конечно, страшно, но не до крика.

Отошли мы с Саньком в сторонку, посмотрели друг на друга — и, ни слова не сказавши, вернулись к Сухотину.

— Вот что, Георгий, как тебя... Иванович, — говорю. — Положение наше ясное — хуже некуда. Не сегодня-завтра нагрянут вертухаи, либо Илок опять прилетит, фугасками закидает. Через всю тундру штурмовик летать не станет, видно где-то рядом аэродром у них. Стало быть надо уходить. Идти ты не можешь, а волочь тебя — далеко ли уволочем? Да и зачем? Доходишь ты, Гоша, по полной, и остается тебе не долго. Решай сам: оставить тебя тут, у костра, на самостоятельное довольствие или помочь, чтоб не мучился?

Гошка сквозь муть в глазах улыбается.

— Рано прощаетесь, ребята... Придется вам бренное мое еще недельку — другую потаскать...

— Это на какой же резон? — Санек сердится.

Да и я обижаюсь. Сам же нас в бега сманил, под вышак подвел, и не наша вина, что его подстрелили. Что мы, санитарная команда — таскать его?

— Потаскаете, — смеется Гошка. — Иначе что ж вы есть будете?

— И согласились?

— А куда деваться? По-людски попрощались, и Санек его дубиной оприходовал. Две недели на этом пайке прожили, но тут новые беды — ударили морозы, да такие, что лес трещит, в небе столбы света гуляют, и никаким костром в этот холод не угреться. Не то, что идти целый день — нос из берлоги высунуть больно — так прихватывает. А потом и совсем кирдык случился — огонь проспали.

Спички-то у нас давно кончились, угли таскали в колоде, раздували на дневке, огонек на сухой мох ловили — приспособились. Но в самый мороз как-то сморило сном обоих — чуть не замерзли. Проснулись ночью — здравствуйте! Повестка на тот свет.

С горя ломанулись в темноте через лес, куда глаза глядят. На что надеялись? На чудо. Если к утру тепла не найдем, то все — носом в снег и волчья отходная. Плохо помню я этот бег. Ветки по глазам хлещут, кусты робу дерут, и без того драную, по спине пот стекает, но тепла от этого ни капли — трясешься на морозе, да еще и мокрый. Потом силы кончились. Помню, встал на колени и думаю: хватит. Здесь и лягу.

Только вдруг Санек со всего маху по шее мне как даст!

— Слышишь ты или нет, что говорю!

Я повернулся медленно, смотрю на него без мысли. В ушах глухо так голос, через перину:

— Там, гляди... жилье, что ли?

Не сразу дошло до меня. А как сообразил, о чем он, протер глаза, присмотрелся — вижу и впрямь: лес впереди редеет, луна в чистом поле светит, а на пригорке — крохотное какое-то строеньице — не то хатка, не то будка, для жилой избы, вроде маловата, для собачьей конуры — великовата. Стоит черным кубиком, и ни огонька кругом, ни тына. Может, и правда, кусок скалы? А что, если будка эта — сторожевая? Ну да нам с Саньком бояться уж нечего, отбоялись свое.

Подошли, разглядели, пощупали. Оказалось — листового железа сарай, ворота двустворчатые, без замка, проушины толстой проволокой замотаны.

— А ну, давай, Санек! Для твоих клешней задача! Раскрути-ка эту проволоку.

— Не могу, — говорит, а сам поник совсем. — Пальцы онемели, ничего не чувствуют...