В зале суда адвокату родителей ни в коем случае не разрешается упоминать, что ответчик был застрахован. Присяжные думают, что Блэтти нанял адвоката и оплачивает его из собственного кармана, несмотря на то что является простым тружеником, как и большинство присяжных. Во всех штатах страны существует такой неудачный закон, диктующий, чтобы страховые компании не упоминались во время судебного разбирательства. Это ложь, которую навязывают присяжным. Страховые компании живут по лучшим законам, чем люди. Но это совсем другой вопрос.
Используя методы, которым научились в этой книге, мы стали матерью, потерявшей дочь. Почувствовали на себе, каково быть жертвой. Этот опыт должен стать частью заключительной речи. Вероятно, часть ее я произнесу от первого лица, как будто адвокат — это и есть мать погибшей девочки. Я начну так: «Леди и джентльмены, я представляю мать, потерявшую своего ребенка. (Адвокат стоит за сидящей матерью, положив руки ей на плечи.) Что такое подобная потеря? Разве она выражается в деньгах? Деньги — это лишь поиск справедливости, которую способен обеспечить закон. Что можно чувствовать, сидя здесь, когда ваш ребенок в могиле, присяжные изучают вас, мистер Хартфелт допрашивает, предполагая, что вы виноваты в смерти собственной дочери, в то время как вы и все присутствующие, включая мистера Хартфелта, знаете, что это ложь, ужасная ложь. Если бы мать могла выразить свои чувства в этот момент, мы услышали бы: „Мне пришлось заново пережить весь ад этого дела, снова увидеть, как милое лицо дочурки заливает кровь. Пришлось опять оказаться зажатой в автомобиле. Сейчас я вижу себя в нем. Кричу, пытаясь открыть дверцу…“» Окончание этой истории, прочувствованной вместе с жертвой, будет рассказано в заключительном слове от первого лица, чтобы присяжные тоже могли пережить ее.
Каждый из присяжных, возможно, был жертвой какого-нибудь преступления: взлома, кражи или нападения. Присяжные боятся преступников, а наиболее эффективный способ защитить себя как потенциальную жертву — избавиться от подсудимого, как можно быстрее закрыв за ним ворота тюрьмы, — и не важно, виновен он или нет. Поэтому мы должны стать присяжными, потенциальными жертвами в любом уголовном деле.
Если мы применим методы, о которых узнали в этой книге, и поменяемся местами с жертвой, наш решающий довод может прозвучать следующим образом: «Не могу выразить боль от потери любимого человека, и ни один из вас не может полностью ощутить ее. Она оставляет глубокий незаживающий шрам, который навсегда будет в сердцах мистера и миссис Скулкрофт, даже если они проживут сто лет. Мы никогда не сможем постигнуть ужас, когда близкий нам человек погибает от рук злодея. Нет времени для тихой печали, потому что нас мучают потрясение, гнев и потребность восстановить справедливость. Какая-то часть нас стремится убить в ответ. Но мы не можем это сделать. И не хотим.
Как только мы сомкнем глаза, то увидим лицо убитого ребенка, — он спрашивает, чем заслужил такую смерть. О нем напоминает каждая вещь, которую мы видим и до которой дотрагиваемся. Мы не можем смотреть телепрограммы, потому что в них открыто обсуждается наше дело, словно это какой-то спектакль, поставленный для увеселения телезрителей. Эмоции рвут нас на части. Некуда пойти, негде спрятаться, чтобы не испытывать вновь весь этот ужас.
Но здесь присутствует другая жертва — Джимми, подзащитный. Его обвиняют в кошмарном преступлении, которого он не совершал. Об этом говорят все улики. Нас всех сделали жертвами — вас, присяжных, которых ввело в заблуждение государство, предъявив Джимми ложные обвинения, семью Скулкрофт, которая потеряла любимого ребенка, и Джимми, которого обвинили в преступлении, потому что государство не выполнило свою работу компетентно, честно и полностью. Оно хочет завершить это дело и благополучно отчитаться, как и все мы. Но мы не позволим ему сделать это, обманув всех нас, включая Скулкрофтов, которые первыми будут возражать, если узнают, что государство обвинило невинного человека».