Натюрморт с гранатами

— Говорят, что ты уезжаешь на учёбу. Если она когда-нибудь объявится в твоей жизни, то я хотел бы знать только, что с ней всё в порядке. Просто черкни мне пару строк. Вот адрес. Я обещаю, что не буду вам мешать. Но мне очень боязно за неё. Ты, конечно, считаешь меня просто чудовищем. Правильно делаешь. Я и есть чудовище. Но ведь и такие, как мы, тоже имеем право на любовь. И если бы не появился ты, то она стала бы послушной игрушкой в моих руках до конца своей жизни. И все были бы счастливы. И откуда ты только взялся?

Перед моей выпиской домой Злой человек снова объявился.

— Я всё выяснил. Мы с тобой просто два болвана, которые абсолютно ничего не знали об этой девушке, вдруг ставшей такой важной для нас. Оказывается, что она дочь дипломата. Родилась и выросла во Франции. Поэтому, когда искали самого лучшего переводчика для той встречи и не могли найти настолько доверенного человека, чтобы он знал французский как родной, то её отец и отправил её сюда. Она приехала за несколько дней до этого визита. Её знакомили с этой живописью, с искусствоведческими терминами, с биографией художника. Словом, готовили почву для качественного перевода.

Я же познакомился с ней совершенно случайно. Начал ухаживать. Был уверен, что ещё немного, ещё чуть-чуть и я смогу назвать её своей девушкой. Она мило улыбалась, не говорила ни «да», ни «нет», но, тем не менее, была вместе со мной все эти безумные ночи. А ещё всё время удивлялась моей настойчивости и желанию перевести наши отношения на другой уровень. Она казалась мне настолько наивной и доверчивой, что я был убеждён в том, что не нужно даже строить какие то планы по её окончательному завоеванию. Она была мотыльком, а я был тем самым огнём, в котором ей и предстояло сгореть. Но мотылёк вдруг исчез.

Я молча его слушал. Просто стиснул зубы и старался ничего не говорить.

— Ты даже не в состоянии себе представить, каких трудов мне стоило найти вас на этой убогой даче. Я привёз её от тебя на квартиру её отца, и она мне твёрдо обещала, что наутро мы встретимся. Но когда я утром там появился, то квартира оказалась заперта. Её нигде не было. Я ходил к её дверям каждый день. Как на работу. Утром и вечером. И вот сегодня какая-то старушка со второго этажа пожалела меня и сказала:

— Милый мой, да не ходи ты сюда. Нет же её. Она к отцу улетела.

— А куда это к отцу?

— А я не знаю. Он же где-то в посольстве работает. Я и не знаю, в каком.

Я слушал его и начинал осознавать размеры и объём постигшей меня катастрофы. Для меня это была не информация. Это была не новость. Это был просто приговор. Вынесла мне его сама жизнь, а вот исполнителя так и не назначила. Не было человека, специально выделенного для того, чтобы повесить меня, расстрелять или отдать в распоряжение её величества гильотины. Гильотины не было тоже.

В тот дождливый вечер в убогой сабунчинской больнице я просто умер, и меня благополучно похоронили на участке, где закапывают в землю тех, чей труп остался невостребованным со стороны близких или дальних родственников. На земле вместо меня осталась доживать моя жалкая копия, лишённая каких-либо чувств и эмоций.

А потом я уехал в Москву, на учёбу. Казалось бы, во всей этой истории была поставлена точка. Вроде я должен был бы радоваться тому, что остался жив и был почти здоров. Если не считать того, что в преддверии любого дождливого дня мои кости начинали ныть как у сто летнего старика, то всё было прекрасно. Новые друзья. Хорошие учителя. Ну и ещё пепелище моей любви.

Где-то на третьем курсе я хотел бросить учёбу. Ведь всё то, что произошло со мной, в конечном итоге надломило меня. Я же понимал, что без ярких чувств, накала эмоций и массы новых впечатлений нет и не может быть настоящего художника. Меня многому научили, но это было всего лишь ремесло. Я мечтал уже даже не о том, чтобы вернуть эту девушку, а просто хотел обрести возможность вновь испытать хоть со тую долю тех чувств, что пережил тем летом.

Хотел, чтобы меня вновь штормило. Мечтал, чтобы небо вновь было в алмазах. Надеялся, что я вновь могу утонуть в чьих-то бездонных глазах. Но всё это оказалось невозможным. Было такое ощущение, что всегда живущий внутри меня яркий внутренний огонь странным образом потух, а сам я превратился в холодный камень.

А потом у меня состоялся разговор с куратором нашего курса. Когда до него дошли слухи о том, что я хочу бросить учёбу, он пригласил меня к себе. Выслушал. Мне казалось, что я был убедителен и мне надо уходить из вуза.