Нация прозака

А потом Эди принимается выводить Mama Help Me, всю эту фигню про чокнутых людей, злых людей, людей улиц, и внезапно ее голос становится грубым, я вырываюсь из своей дремы и вспоминаю, кто я: девчонка, которая пару часов назад проглотила лошадиную дозу псилоцибиновых грибов, и все из-за того, что какой-то парень, которого я толком не знаю, не позвонил, хотя обещал. Девчонка, которая разочаровала свою мать. Девчонка не в фокусе. Девчонка, которой пора домой. “Where will I go when I cannot get to you?[227] – поет Эди. – Mama mama m-m-mama help me, mama mama mama tell me what to do” [228]. «Бога ради, мне нужна помощь», – думаю я, покидая клуб – что-то вроде хиппи-версии театра, с трибунами по кругу. Ныряю в такси – в кои-то веки повезло, возможно, Бог действительно существует? – и пока мы едем по Центральной, я чувствую, как по лицу стекает влага. Откуда все это? И до меня доходит, что я сижу на заднем сиденье и плачу, что из моих слезных каналов течет вода с солью, но из-за трипа я не понимаю, что плачу. В лучшем случае я могу наблюдать за собой со стороны, сидеть рядом с собственным опустевшим телом, смотреть, как катятся слезы, но облегчение не приходит, потому что там, внутри, никого нет. Я ухожу. Тук-тук? Я исчезла. Я дошла до самой грани, я прячусь за окном и смотрю на себя, смотрю на живую картину, которую предпочла бы не видеть.

Когда я добираюсь домой, Дэвид, музыкальный критик из Dallas Times Herald, ждет меня на крыльце. Оказывается, мы договаривались пойти на Билли Сквайера[229]. Не застав меня дома после того, как я наговорила ему на автоответчик несколько сообщений о том, что я иду на дно и что все кончено, он заволновался. Он даже позвонил Расти, чтобы спросить, где я могу быть. Так и не найдя меня, он пошел на концерт, но продолжал звонить, а после того, как сдал обзор, объехал Дип-Эллум, пытаясь меня найти. Он то и дело наталкивался на людей, которые только что меня видели, но так меня и не нашел. Поэтому он решил дождаться, пока я вернусь домой.

– С тобой все в порядке? – спрашивает он.

Я стою перед ним в слезах. «А похоже, что все в порядке?» – спрашиваю я в ответ.

– Не особенно, но с тобой никогда не знаешь.

– Пошел на хрен! – ору я. – Все идите на хрен! Что значит: «С тобой никогда не знаешь»? Я такой же человек, как и все! Я тоже могу расстроиться! Когда я плачу, я плачу так же, как и все. Это значит, что мне больно. Проклятие, Дэвид! Мне очень больно. Очень.

– Это как-то связано с Джеком?

– Нет! Какого черта! Я бы не стала так себя вести из-за мужика! – я кричу еще громче.

Я сажусь на ступеньки рядом с ним, он обнимает меня и притягивает к себе, а я плачу. «Я правда пытаюсь быть тебе другом, – говорит он. – Но ты не облегчаешь задачу. Ты динамишь меня, хотя мы договаривались встретиться. В любой непонятной ситуации ты принимаешь наркотики. Посмотри на себя. Посмотри, на кого ты похожа. Посмотри, до чего ты себя доводишь. Мы с Клэем думаем, что у тебя проблемы с наркотиками и что тебе нужна помощь профессионалов». Клэй – редактор музыкального раздела в еженедельнике Dallas Observer.

Я смотрю на него с ужасом. Как же вы все задолбали меня со своими наркотиками.

– Дэвид, я мечтаю о том, чтобы у меня были проблемы с наркотиками, – говорю я. – Мечтаю, чтобы все было вот так просто. Чтобы я могла лечь в рехаб и поправиться, я была бы на седьмом небе.