Национализм как политическая идеология

Историки идей относят к «радикальному консерватизму» Рене де Латур дю Пэна, Эдуара Дрюмона, Мориса Барреса и ряд других писателей и публицистов последней трети XIX — первых десятилетий XX в. Этому течению свойственны три черты: антибуржуазность, антисемитизм и разрыв с традиционным консерватизмом. Радикальный консерватизм нацелен против буржуазии, которая после 1848 г. окончательно стала консервативным классом — из еще недавно революционной силы превратилась в носителя консервативных идей. Но объектом критики радикальных консерваторов выступает не класс, не капиталисты-буржуа (в этом случае мы имели бы дело с социализмом), а этническая группа — евреи. Как пишет Эрнст Нольте, характеризуя радикальный консерватизм, «форсируя свою собственную борьбу против буржуазного мира, он стремится повернуть ветер в сторону от парусов рабочего движения, поставив на место ненавистного образа капиталиста другой ненавистный образ — еврея»[220]. Отсюда вытекает последняя из упомянутых особенностей радикального консерватизма: обрыв связи с интеллектуальной традицией, из которой он вышел. Если христианский консерватизм борется с атеизмом и мечтает о возвращении общества к религии[221], то радикальный консерватизм борется с врагами государства-нации, как внешними, так и внутренними. Противниками Жозефа де Местра и Луи де Бональда были идеи Просвещения и Французской революции. Противниками Эдуара Дрюмона и Мориса Барреса становятся немцы и евреи. Формулой, в которой консервативная и националистическая составляющие этого дискурса обретают единство, могут послужить слова Шарля Морраса: «Революция приходит из Германии».

Основополагающая работа для интеллектуально-политического течения, которое мы обозначили выше как «радикальный консерватизм», принадлежит Рене Латур дю Пэну (Rene de La Tour du Pin). Эту книгу «По направлению к христианскому общественному порядку», вышедшую в 1907 г., Латур дю Пэн начинает с констатации того факта, что современное общество являет собой картину полного нравственного упадка. Первопричину такого он усматривает во Французской революции и, в частности, в принятом в 1791 г. Законе Ле Шапелье, упразднившем цеховые организации (корпорации). Будучи в 1890-е гг. депутатом парламента, Латур дю Пэн требовал отмены этого закона[222].

Учения, вытекающие из революции, — как либеральные, так и социалистические — лишь на словах утверждают ценность человеческой личности, полагает французский консерватор. На деле они подавляют человека, ибо не учитывают его природу. Необходимо вернуться к корпоративному порядку. В корпорации и работник и работодатель суть члены единого целого. Здесь нет места классовой борьбе. Нет конкуренции. Нет трудовых договоров и споров относительно их соблюдения. Есть четко заданный статус каждого. Инстанция, задающая этот статус — государство. (Хотя сам автор этого и не утверждает, делая акцент на саморегуляции корпораций и их взаимодействии.) «В самом деле, политическая цель корпоративизма состоит очевидным образом в том, чтобы отнять у отдельного человека его демократическую долю участия в государственном суверенитете и заменить его опасное положение гражданина ограниченным существованием представителя некоторой профессии»[223].

Корпоративистскую логику Латур дю Пэна в националистическом направлении развил Шарль Моррас. Выделим основные моменты его рассуждений. Ш. Моррас решительно отвергает идею индивидуальной свободы как либералистскую химеру. Индивид нуждается не в свободе, а в безопасности. Безопасность же он обретает в коллективе — в семье или в обществе, устроенном по образцу семьи. Отсюда ключевой пункт рассуждений Ш. Морраса — идея органического общества. Свою теорию он называет «органическим эмпиризмом». Она является эмпиризмом потому, что отправляется от опыта — в отличие от либерализма и социализма, которые подменяют реальность рассудочными схемами. Она является органическим эмпиризмом потому, что помогает правильно, т. е. в соответствии с естественной органикой жизни, упорядочить человеческое существование. Если такой теорией не руководствоваться, всегда найдутся авантюристы, которые исказят естественные параметры общества в угоду какой-нибудь идеологической догме.

Политика представляет собой не искусство согласования интересов, а искусство управления. Она должна не потакать спорам относительно того, какой способ правления лучше, а вести общество по правильному пути. Политика превращается поэтому в «диктатуру разума», и «вопрос заключается не в том, куда идти, а в выборе вождя»[224].

Наиболее приемлемой формой правления Ш. Моррас считает монархию. Монархия, с одной стороны, вытекает из опыта, диктуется естественными законами общественной жизни. С другой стороны, монархическое государство — наилучший способ уберечь органическое общество от разлагающих влияний, сохранить самобытность нации.