Научная объективность и ее контексты

Проведенное обсуждение закончило нашу задачу обоснования тезиса, что научные предложения и теории могут быть истинными также и в отношении их теоретических частей. Однако мы должны понимать, что этот вывод верен в семантическом (или скорее апофантическом) плане, но оставляет вопрос открытым на эпистемическом уровне. Другими словами, коль скоро предложение сформулировано и область его референтов зафиксирована, оно не может не иметь значения (семантический уровень), не находиться в отношении истинности или ложности со своими референтами (апофантической уровень), что неизбежно делает его истинным или ложным по отношению к этим референтам. Это, однако, независимо от других видов отношений, которые предложение может иметь в других аспектах, дающих ему другие свойства, помимо истинности или ложности. Некоторые из этих свойств могут выражать отношение предложения к людям, высказывающим, или использующим, или рассматривающим его (как на индивидуальном, так и на коллективном уровне). Такие свойства обычно обозначаются такими терминами, как «несомненность», «надежность» и т. д., ссылающимися на установки, которые субъекты могут иметь по отношению к предложению, такие как «знать, что S», «верить, что S» и т. п. Для краткости мы будем называть этот уровень рассмотрения эпистемическим и говорить соответственно об «эпистемическом логосе» наряду с «семантическим логосом» и «апофантическим логосом». Ясно, что так же, как значение предложения совместимо и с его истинностью, и с его ложностью, так же и истинность предложения совместима и с тем, что его знают, и что в его истинность верят, или не знают, или не верят в его истинность. Однако в науке (и не только в науке) мы хотим знать с уверенностью, что некоторые предложения истинны или, если эта оптимальная ситуация не имеет места, иметь по крайней мере оправданную степень уверенности, или веры, в истинность этих предложений. Оправдание (обоснование), которое, как мы показали, ошибочно считалось заменой истинности в случае теоретических предложений, на самом деле играет важную роль на эпистемическом уровне. Фактически на апофантическом уровне у нас все еще остается проблема «оценки успеха», которого мы смогли достичь в в применении двух единственных находящихся в нашем распоряжении орудий добывания истины – свидетельств и аргументов, применяемых в различных стратегиях, изобретаемых нами в стремлении получить истинные предложения. Поэтому ясно, что все критические исследования, предлагаемые для устранения предрассудков, анализа условий эмпирических исследований, учета возмущений, проверки точности инструментов и т. д., относятся в более широком смысле к оценке «качества» опытной поддержки, добываемой нами для утверждения того, что некоторые предложения «непосредственно истинны». Кроме того, мы пытаемся извлечь максимальные преимущества из средств аргументации. Мы делаем это не только совершенствуя дедуктивные процедуры, но также, и особенно, определяя лучшие стратегии для увеличения «индуктивной поддержки» тех предложений, которые получают свою силу не непосредственно из свидетельств опыта или из выводимости из непосредственно (или как-то иначе установленных) истинных предложений, но признавая истинные предложения их логическими следствиями. Из того, что мы сейчас сказали, должно быть ясным, что ни требование свидетельств опыта, ни аргументация являются не сами собой разумеющимися, а результатом сложных процессов, имеющих характер «перформативной» деятельности и подверженных риску существования некоторых ошибок. В этом причина того, что научные предложения всегда спорны, по крайней мере в принципе. Поскольку можно сомневаться в том, что все требования были адекватно выполнены. Более того, внутренняя неопределенность индуктивных процедур всегда оставляет вопросы теоретически открытыми. (Вот почему тот факт, что некоторое теоретическое предложение прошло большое количество положительных проверок, не может дать полной уверенности в том, что в следующий раз проверка не окажется отрицательной.)