Научная объективность и ее контексты

Тот факт, что научное предложение всегда в принципе спорно (т. е. что оно всегда может быть оспорено и стать предметом дискуссии), имеет следствием (или фактически предполагает), что оно опровержимо, т. е. что оно может, по крайней мере в принципе, рано или поздно быть опровергнуто. Это, как мы несколько раз повторяли, типичная ситуация для теоретических предложений, которые провозглашаются истинными только на основании того, что допускают истинные следствия, что в свою очередь является необходимым, но не достаточным условием истинности. С другой стороны, правильно будет сказать, что научные теории как таковые состоят исключительно из теоретических предложений, поскольку отдельные эмпирические предложения являются скорее исходными пунктами для построения теорий (когда они индуктивно приводят к эмпирическим законам), или выражают результаты экспериментов, предназначенных для проверки теории. (На самом деле ни в какой научной теории, какую мы находим, например, в учебниках, не говорится о собственно отдельных индивидуальных событиях, по крайней мере если оставить в стороне исторические науки.) Эта опровержимость научного знания имеет эпистемический характер, который, хоть и не причиняет вреда внутри науки, может стать существенным, когда дискурс касается экзистенциальных человеческих требований, касающихся несомненности; и потому это может помочь нам понять существование других областей человеческого исследования и деятельности, помимо науки, в которых человек пытается удовлетворить этим требованиям. Мы вернемся к этой проблеме позже.

Связанная с этим проблема, возникающая также тогда, когда мы рассматриваем научную истинность как таковую, – это уже подчеркнутая нами проблема относительности. До сих пор мы рассматривали эту относительность как выражающую «ограничение некоторой особой областью», но у нее есть и другой оттенок, соответствующий классической дихотомии абсолютного и относительного. Согласно этой дихотомии, относительно то, что не абсолютно, т. е. обусловлено чем-то или зависит от чего-то другого. Из сказанного в предшествующих частях этой книги ясно, что научная истина относительна также и в этом втором смысле, поскольку то, что она является истиной «относительно объектов», делает ее зависимой от условий, в которых «построены» ее объекты, а эти условия образуются наличием многих данных, на которые теория не может влиять.

На самом деле, как уже отмечалось, чтобы иметь горизонт объективности, некоторые «данные» должны присутствовать в двух разных смыслах. В первом смысле данные являются исходным пунктом процесса объектификации, поскольку он должен начинаться с интенции некоторых субъектов искать согласия с другими субъектами относительно некоторого конкретного содержания знания, которое представляется им как «данное». Это данное, как мы уже несколько раз отмечали, может рассматриваться как «вещь», представленная частному сознанию каждого субъекта, но которое должно быть операционально обозрено в некоторых своих аспектах (или, если кто-то это предпочитает, с разных точек зрения). Только после этого она может стать «объектом» некоторого интерсубъективного дискурса.

Чтобы эффективно провести процедуры объектификации, операции, т. е. инструменты и способы их применения, также должны рассматриваться как «данные» всеми субъектами, пытающимися общаться через их посредство. Это так просто потому, что нельзя себе представить, что два субъекта могут прийти к согласию о чем угодно, не имея уже общего базиса своего согласия. Такой базис, как мы уже объясняли, представлен широким спектром фонового знания, которое должно приниматься как данное, прежде чем субъекты начнут проверять свои понятия. Это значит, что инструменты и фоновое знание не объектифицируются внутри данной науки, а скорее лежат вне этой конкретной объектификации, поскольку они представляют условия ее установления. Все это сводится к тому, что объективность действует между двумя полюсами, ни один из которых ей не принадлежит. Эти полюсы образованы двумя видами «данных», которые должна предполагать любая объектификация. Только в рамках этих предпосылок может интенция проведения интерсубъективного исследования стать эффективной.

Уже сам тот факт, что мы неизбежно приходим к разговору об условиях и предпосылках, указывает на неабсолютность знания, связанного с этими условиями и предпосылками. Эта неабсолютность была бы устранена, только если бы такие условия и предпосылки определялись некоторого рода внутренней необходимостью, но мы знаем, что это не так, поскольку даже «вещи», как мы подчеркивали, таковы не «в себе», но только относительно. Мы уже имели возможность подчеркнуть «возможный» характер любой научной объектификации, т. е. то, что всякая такая объектификация не имеет внутренней необходимости, а только характер «исторической детерминированности».