Научная объективность и ее контексты

Тревоги тех, кто видит риск для свободы науки в принятии моральных суждений о науке, можно теперь проанализировать в подходящем освещении. Если речь идет о свободе исследования, о создании знания и обмене им, о совершенно автономном выборе критериев принятия высказываний и теорий (т. е. если эта свобода касается когнитивной стороны науки), ее надо защищать от претензий на ограничение ее во имя предполагаемых моральных императивов. Поскольку когнитивная цель науки – способствовать поиску истины, т. е. служить очень высокой ценности, уважать и защищать такую свободу – моральный долг[423]. Однако хорошо известно, что свобода действий требует более осторожного подхода. Действительно, как мы уже отмечали, прогресс цивилизации можно рассматривать как постепенное расширение областей человеческих «свобод», сопровождаемое соответствующим регулированием использования этих свобод, обычно предполагающим некоторое ограничение свободы действий.

Такое ограничение никогда не считалось незаконным как таковое, поскольку оно отвечает двум очевидным потребностям: 1) поскольку действия могут причинить вред другим людям, ограничения нужны, чтобы избежать этого; 2) свобода действий одного кончается там, где начинается свобода действий другого, или, другими словами, ограничения свободы действий одного навязываются требованием не ограничивать свободу действий другого. Это второе требование является следствием принятия всеобщности свободы (действия). Если каждый имеет право на эту свободу, она ни для кого не может быть неограниченной. Заметим, что это соответствует представленной ранее идее оптимизации, которая также содержит идею критерия «ограничения без произвола»: свобода действия индивида (или подсистемы) должна ограничиваться лишь в той степени, в какой без этого будет ограничена свобода других индивидов (или подсистем). В заключение: свобода науки не только совместима, но и по необходимости связана с регулированием научной деятельности.

Поскольку мы занимались здесь только моральными проблемами, из наших рассуждений следует, что люди, занимающиеся наукой, должны принимать ограничения своей практической деятельности. Это моральная обязанность, которая, как таковая, касается совести отдельных ученых и имеет для них форму долга, или морального императива. Поэтому она не имеет принудительной силы, поскольку каждый индивид сохраняет свою свободу выбора и может действовать в отношении своего долга против собственной совести. Это, однако, становится серьезным препятствием, когда ограничения свободы действия должны накладываться по социальным причинам. В этом случае должны вводиться некоторые легальные инструменты, способные навязывать, с законным применением силы, соблюдение этих ограничений. Это имеет место в любой области, и нет оснований не допускать этого в случае научной деятельности. Тем не менее каждому законному предписанию свойственно то, что оно не должно выступать как чистое принуждение, но должно быть совместимо со «свободным принятием» накладываемых им ограничений. Решение этой деликатной проблемы содержится в понятии ответственности[424]. Оно, конечно, предполагает свободу (выбора и действия), поскольку только свободные личности могут считаться ответственными за свои действия. Но она также подразумевает обязательства, поскольку ответственной является личность, свободно принимающая обязательства, которые, в частности, могут повлечь за собой ограничения ее свободы действия. Это идеальная ситуация для поведения, внушенного моралью, поскольку в ней свобода есть установка совести, уважающей (моральный) закон, а обязательство есть выражение закона, уважающего совесть.

Если эту ситуацию распространить на законы, понимаемые в их техническом юридическом смысле, проблема примирения свободы и регуляции удовлетворительно решается. Однако такая ситуация «идеальна», и ее трудно осуществить в случае «коллективной» деятельности, такой, как наука. Первым приближением к такой ситуации служит саморегулирование научного сообщества, внутри которого осуществляется некоторая этически чувствительная деятельность. Многие верят, что это единственная форма регулирования, совместимая со свободой науки. Это решение, однако, недостаточно по крайней мере, по двум причинам. Первая: почему некоторое конкретное научное сообщество должно иметь право решать, что хорошо и что плохо для всего общества? Более того, ученые ничем не лучше подготовлены, чем кто угодно другой, когда речь идет об установлении норм существенно морального характера. Вторая: простой саморегуляции может оказаться недостаточно для того, чтобы навязать морально правильное поведение противящимся в случае особенно неприемлемых действий. Поэтому в этом случае должно предусматриваться некоторое публично обязывающее регулирование, имеющее силу подлинного закона.