Научная объективность и ее контексты

Некоторые люди выступали против предложения подвергнуть науку моральным суждениям, поскольку видели в этом предложении не только первый шаг к контролю над наукой – контролю, который не только поставил бы под угрозу свободу научного исследования, но и представляет собой незаконное внешнее воздействие на самую структуру и жизнь науки. Уже сама идея о контроле над наукой имеет этический привкус, поскольку свобода науки исторически была одним из самых значительных примеров свободы мысли, одной из выше всего ценимых идей современной цивилизации. Мысль о том, что подчинение науки моральному суждению только поставило бы под угрозу свободу научного исследования и представляет собой незаконное внешнее воздействие на структуру и жизнь науки, является выражением опасения, что признание такого внешнего воздействия навлечет риск на научную объективность, т. е. поставит под угрозу определяющую характеристику самой науки. Позволить, чтобы наука подвергалась моральным суждениям, означало бы возврат к позициям обскурантизма, когда некоторым личностям предоставлялось право цензуры интеллектуальной продукции, с тем дополнительным следствием, что мы уже не имели бы свободного доступа к надежному объективному знанию, доставляемому наукой. По этим причинам многие ученые стали защищать «нейтралитет» науки в том смысле, что наука независима и отделена (в частности) от этики. Однако различение, которое мы провели, обсуждая проблему нейтральности науки, поможет нам увидеть разницу между наукой как системой знания и наукой как человеческой деятельностью.

Рассматриваемая как система знания, наука независима и должна быть независимой от этики, поскольку высказывания допускаются в науку в предположении, что они являются или могут быть истинными, а не существует никаких «морально приемлемых» или «морально запрещенных» истин. Сегодня это звучит как нечто совершенно очевидное, но еще не так давно некоторые высказывания или теории были запрещены в Европе, причем такие запреты провозглашались во имя различных этических, религиозных и идеологических доктрин. Нынешнее положение может считаться (и на самом деле является) историческим завоеванием свободы. Однако запрет на «вмешательство» соответствует также некоторой более глубокой черте науки: условием допущения в науку некоторого высказывания является то, что оно может быть (хотя бы предполагаемо) истинным, а критериями проверки этой истинности являются определенные специализированные формы эмпирических данных и логические аргументы. Они являются также и критериями отвержения высказываний. Из этого вытекают два следствия. Первое: моральные критерии не могут допускаться при принятии или отвержении научных высказываний, неважно, расходятся ли они со специфически научными критериями или дополняют их. Это должно быть так, поскольку моральные критерии служат для отличения того, что правильно (или хорошо) от того, что неправильно (или плохо), а не того, что истинно, от того, что ложно. Поэтому моральные суждения не подходят как критерии внутринаучной приемлемости, и в этом смысле науке нечего делать с этикой. Чтобы усилить интуитивную приемлемость этого тезиса, представим себе сначала, что некто говорит: «эта математическая теорема правильна, но она противоречит моим моральным убеждениям» или «этот результат эксперимента научно здрав, но мы не можем принять его по моральным основаниям». Мы бы, конечно, не пытались убедить лицо, сделавшее эти высказывания, в том, что эти высказывания «ошибочны», а просто сказали бы, что они «бессмысленны», и, возможно, попытались убедить его/ее в этом.