Научный «туризм»

Условий для выполнения работы в Институте не было, и меня решили направить куда-нибудь подальше, на стажировку. Вначале я съездил в Пущино к А. С. Спирину, и именно он посоветовал мне обратиться к М. А. Айтхожину, так как сам информосомами растений не занимался. Примерно в то же время наша зам. зав. отделом Мусатенко Л. И. встретилась с Муратом Абеновичем в Москве на какой-то конференции, где они коротко поговорили. В результате всех этих встреч, Мусатенко с академиком Сытником К. М. (мой научный руководитель) решили направить меня в Алма-Ату. Написали письмо, в котором умудрились в имени Айтхожина сделать три ошибки (Мусатенко плохо расслышала имя-отчество при знакомстве), что граничило с хамством. Впоследствии, уже в Алма-Ате, Наташа Мартакова рассказала мне, что такие ошибки это обычное дело – слишком уж сложное для уха славян имя у Мурата Абеновича. Тем не менее, после большой паузы и повторного письма, меня все же пригласили, и я в течение около 1,5 лет учился у казахов настоящей науке.

Добирался я в Алма-Ату, кстати, четверо суток поездом и получил большое удовольствие от вида бескрайних степей с редкими глиняными мазанками, верблюдами и жидкой растительностью. Еще запомнились местные жители, предлагавшие нам на станциях еду, шикарные носки из верблюжьей шерсти, а ближе к Гурьеву – осетрину и черную икру.

Сразу хочу отметить большой организационный талант М. А. Айтхожина – такой лаборатории по качеству и количеству современного на то время оборудования мне видеть не приходилось! Скажу только, что парк ультрацентрифуг и счетчиков радиоактивности лаборатории был таким же, как в киевском Институте молекулярной биологии и генетики. Причем все это на восемь (со мной включительно) работающих сотрудников, а не на 500, как в ИМБиГе, где в очередь на центрифугу надо было записываться за месяц.

М. А. Айтхожин умел выискивать и привлекать способных и трудолюбивых людей. Так, у него работал талантливый инженер, наверное, из ссыльных немцев – В. Гросс, который вместе со слесарем Славой обеспечивали лабораторию оригинальным оборудованием, аналогов которого в то время не было даже на Западе. Я помню, в частности, проточное устройство для фракционирования и одновременного измерения оптической плотности и радиоактивности в градиентах плотности сахарозы и СsCl после центрифугирования. Тогда только-только у нас в Союзе начали появляться автоматические пипетки-дозаторы (Finnpipette) с переменным объемом, а Гросс сконструировал и сделал партию таких пипеток, две из которых мне даже подарили на прощанье. И хотя моя лаборатория сейчас оснащена самым современным оборудованием – я их храню до сих пор, как реликвию.

Кроме того, в лаборатории имелась прекрасная, просторная холодная комната – лучшая из всех мною виденных (даже в западных лабораториях), а в центрифужной стоял спецхолодильник с висячим замочком, ключ от которого находился у М. А. Айтхожина, в котором хранились супердефицитные реактивы, преимущественно западноевропейских и американских фирм. Короче, условия для работы были просто идеальные. Потом, в начале 80-х, когда всемогущий вице-президент большой академии Ю. Овчинников решил догнать и перегнать западную молекулярную биологию, я, отвечая за составление академической заявки, создал такие же (если не лучше) условия в киевском Институте ботаники. На украинскую академию выделяли 300 000 золотых рублей (полмиллиона долларов) в год, из которых я покупал себе один-два крупных прибора и 10 000 брал на реактивы. И образцом, ориентиром в этом собирательстве и накоплении научной матчасти для меня была именно лаборатория М. А. Айтхожина.

Желание работать у меня было огромное. К тому же, до окончания аспирантуры оставался один год. После предварительного разговора с Муратом Абеновичем меня определили в группу под руководством м.н.с. Хизата Дощанова и мы со студентом Сабыром Бельгибаевым активно включились в работу. Работали с 8, 8–30 и до 11–12 вечера, по выходным, иногда даже ночевали. Позже, через четверть века, когда я попал в Японию, у меня даже случилось что-то вроде дежа-вю: та же жара, те же горы, речечки сбегающие с гор, тот же режим работы (жизнь в лаборатории) и даже люди сходной расы вокруг.

Вначале, к разочарованию Айтхожина, нас преследовали неудачи, но постепенно, к исходу второго месяца у нас пошли первые обнадеживающие результаты, шеф повеселел, и стажировка начала перерастать в аспирантуру. Мурат Абенович предложил мне остаться у него и обозначил тему исследований, в названии которой было заложено зерно конфликта – она перекликалась с работой Нели Полимбетовой. Помню, у нас состоялся даже разговор с М. А. Айтхожиным, Булатом Искаковым, Хизатом, Нелей и мной, где Булат пытался указать шефу на сходство тематик, но Айтхожин настоял на своем. Так я получил сразу двух руководителей – М. А. Айтхожина и К. М. Сытника, а заодно – несколько недоброжелателей в лаборатории.