Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Хотя эти предположения во многом спорны, Харрис, скорее всего, прав в том, что такие запреты не случайны. Но с точки зрения психолога проблема здесь в том, что между культурным и психологическим объяснениями нет очевидной связи. Теория Харриса не объясняет вкусовые предпочтения отдельных людей. Я вырос в Канаде, и нет сомнений, что Харрис может предложить изящное объяснение того, почему канадцы не едят крыс, но это не объяснит, почему крыс избегаю лично я. Рациональные соображения могут предопределять культурный выбор, но они не формируют личные вкусы. Возможно, кто-то меня и убедит в том, что крысиное мясо — пища питательная, здоровая и (для непредубежденного дегустатора) вкусная, но если передо мной поставят тарелку жареной крысятины, меня стошнит. И напротив, я могу быть совершенно убежден в наличии серьезных моральных и практических причин не есть говядину. И все же бифштекс — вкусная штука.

Это типично для процесса усвоения культуры: такое объяснение обычно неприменимо к отдельным личностям. В силу некоторых исторических причин жители Дамаска, как правило, говорят по-арабски, а Нью-Хейвена — по-английски. Жители Дамаска — чаще всего мусульмане-сунниты, а Нью-Хейвена — христиане. Это не случайность, у этих фактов есть историческое объяснение. Но дети, воспитываемые в этих культурах, не опираются на исторические факты, когда дело доходит до разговоров на том или ином языке или поклонения тому или иному богу.

Так что же определяет индивидуальные предпочтения? Многообещающим кажется изучение личного опыта. Нервная система ограждает людей и других животных от вредной пищи. Если вы съедите что-то новое и почувствуете тошноту или заболеете, вы будете избегать этой еды. Когда я рассказываю о еде в своем вводном курсе психологии, я прошу студентов привести примеры пищевой аверсии, и в аудитории всегда находятся те, кто не может есть что-либо, потому что в первый раз, когда они это попробовали, им стало плохо. В одном случае это были суши — студентка попробовала их в тот момент, когда заболевала гриппом. Для меня это была смесь узо — греческого спиртного напитка — и пива. Будучи старшеклассником, я как-то раз употребил и то, и другое, и мне было очень плохо. Многие годы меня тошнило от характерного запаха узо.

Еще один способ обучения — это наблюдение за другими. Возможно, мы, как крысята, выясняем, какую пищу есть безопасно — а значит, от какой пищи мы должны получать удовольствие, — следя за тем, что нам дают родители, и за тем, что они едят сами. Родители живут в той же среде, что и дети, они любят своих детей и заботятся об их благополучии, так что это, кажется, совершенно надежный механизм обучения.

Однако, как ни странно, у людей не все так просто. Оказывается, между предпочтениями родителей и их маленьких детей связь очень слаба. Есть данные о более сильной связи у братьев и сестер, а также у супругов. Последнее особенно загадочно, ведь обычно вы не связаны генетически со своим супругом или супругой.

Это объяснимо, если всерьез считать, что кулинарные традиции являются элементом культуры, а их передача — отчасти ее трансляцией. Это не просто усвоение того, что питательно и неопасно для жизни: это механизм социализации. А социальное научение, как подчеркивали Джудит Харрис и другие психологи, происходит в ходе наблюдения за такими же, как вы. Вы не едите то же, что едят ваши родители, по той же причине, по которой вы не одеваетесь, как они, не ругаетесь, как они, и не слушаете ту же самую музыку. Это объясняет недостаток связи между детьми и родителями, а также тесную связь между братьями и сестрами, мужьями и женами.

У самых младших детей просто нет выбора, кроме как повторять за взрослыми. Но и младенцы достаточно умны, чтобы применять некоторую социальную логику. В ходе одного остроумного исследования годовалые американские дети наблюдали за тем, как два взрослых незнакомца ели некие блюда. Оба говорили с детьми: первый по-английски, второй по-французски. Когда детей попросили выбрать между этими блюдами, дети предпочли то, которое ел говоривший по-английски. Они стремились научиться у того, кто был больше на них похож.

Это отвратительно

Проблема с человеческой плотью не в том, что она объективно неприятна на вкус. Если вам нравится свинина, вам вполне по вкусу придется и человечина — если только вы не знаете, что едите именно ее. (Утверждается, что самое близкое к поеданию тела человека — это употребление фарша “Спам”.) И есть немало историй, загадок и притч, предполагающих, что можно обманом заставить есть человеческое мясо, да еще и с удовольствием: герой только потом узнает, что он ел.

Что же не так с человеческой плотью? То, как мы ее воспринимаем. Марвин Харрис отлично выразил эту мысль, говоря о насекомых: “Мы не едим их не потому, что они грязны и омерзительны. Скорее, они грязны и омерзительны, потому что мы их не едим”. Точно так же нас беспокоит в человеческой плоти именно то, что мы знаем, что это такое. Это омерзительно. И отвратительно.