Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Усилия — важный фактор, но не самый важный. В конце концов, мы предпочитаем Вермеера ван Меегерену не потому, что думаем, будто Вермеер работал дольше и усерднее. На первый план выходят наши представления о творчестве и гениальности.

Поразительный пример — Марла Олмстед. Ее абстрактные картины продавались за десятки тысяч долларов. Отчасти продажи шли так хорошо, потому что Марла была ребенком. “Карманный Поллок” провел первую личную выставку в возрасте четырех лет. Картины Марлы, вероятно, были неотличимы от многих других, но она в силу возраста не имела специального образования и была изолирована от мира искусства. Казалось, что на ее работе лежит отпечаток гения. Но произошло следующее: слава Олмстед привлекла к ней внимание редакторов телепередачи “Шестьдесят минут”, сделавших сюжет о художнице. Из видео стало ясно, что отец учил ее рисовать. Это изменило впечатления людей о характере ее работы, и ценность картин маленькой Марлы рухнула.

Страх неудачи

Может ли эта эссенциалистская теория объяснить нам, что является искусством, а что — нет?

Вероятно, не может. Не существует четкой грани между искусством и не-искусством. Даттон писал, что предмет искусства обычно обладает определенными свойствами, и если у объекта есть лишь некоторые, то нет однозначного ответа, что перед вами. Кроме того, искусство — весьма самокритичная сфера, и как только та или иная теория приобретает популярность, какой-нибудь нахальный художник тут же бросается ее опровергать. Самый яркий пример — одно из важнейших произведений искусства XX века, “Фонтан” Марселя Дюшана, созданное отчасти для того, чтобы высмеять теорию, будто искусство непременно красиво.

И все же, если искусство — это демонстация, то из этого следуют два факта.

1. Произведение искусства создается сознательно.

2. Произведение искусства создается для определенной аудитории.

Первое. Мы можем оставлять после себя следы на песке, скомканную бумагу в мусорных корзинах и незаправленные кровати. Как правило, все это — не искусство. Но все это может стать искусством, если создано намеренно, и творения такого рода попадают в музеи. “Моя кровать” (1999) Трейси Эмин, например, представляет собой незаправленную кровать с разными вещами. Она выставлялась в Тейт. Исходя из психического состояния создателя одно из двух идентичных творений может быть признано искусством, а второе — нет.

Так, во всяком случае, рассуждают некоторые философы. Я и психолог Сьюзан Гелман заинтересовались тем, отвечает ли это здравому смыслу. Мы поставили эксперимент с трехлетними детьми, показывая им предметы и рассказывая об их происхождении. Например, мы показывали пятно краски на холсте и говорили, либо что ребенок пролил краску, либо что ребенок старательно рисовал. Как и можно было предположить, это повлияло на реакцию: “случайное творение” дети позже описывали словами вроде “краска”, а когда им говорили, что пятно — результат интенции, дети отзывались о нем скорее как об искусстве — перед ними был “рисунок”.

А как относиться к “произведениям” животных — слонов или шимпанзе? Многие из этих вещей симпатичны, но трудно увидеть здесь искусство. Проблема в том, что животные не знают, что творят. Если я вымажу краской лапы своего хомяка и посажу его на холст, может получиться красиво — но это не картина. И я сомневаюсь, что достижения слонов и шимпанзе выгодно отличаются от этого. Слоны и шимпанзе не планируют свою работу и не восхищаются ею, когда она закончена. Обученным животным требуется человеческая помощь: не только в том очевидном смысле, что им нужно дать инструменты, но и потому что их нужно вовремя останавливать: если никто не отнимет у животных краску, они будут продолжать рисовать, пока им просто не надоест. То, что эти животные делают, резко отличается от поведения маленьких детей, которые инициируют создание произведений искусства, останавливаются, когда закончат, восхищаются своей работой и показывают ее другим.

Это подводит нас ко второму соображению: искусство создается для показа, для аудитории. Это отличает его от других интенциональных видов деятельности, таких как марафонский бег, заварка кофе, расчесывание волос или проверка электронной почты. В этом разница между “Фонтаном” Марселя Дюшана и обычным унитазом; между “Коробками Трилло’” Энди Уорхола и реальными коробками “Брилло”; между сочинением Джона Кейджа 4 и созерцанием некоего парня, неподвижно сидящего за пианино 4 минуты 33 секунды потому, потому что у него приступ паники.

Я согласен, что возможны контрпримеры. Есть произведения, которые изначально и не предполагалось выставлять — например, наброски Родена, — но их все же воспринимают как искусство. И потом, есть объекты, которые создаются специально для показа публике, но никто не назовет их искусством. (Моя книга создавалась специально для аудитории, но это не произведение искусства в обычном смысле слова.)