Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Со временем ученые начали рассматривать эту эмоцию и в контексте другого опыта, не связанного с божественным. В 1757 году Эдмунд Берк говорил о возвышенном — благоговейной реакции, испытываемой при звуках грома, созерцании произведений искусства и прослушивании симфонии. Для него ингредиенты возвышенного — это сила (power) и неясность (obscurity). В наши времена эта сфера расширяется. Когда Келтнер попросил студентов Калифорнийского университета в Беркли рассказать ему об их опыте, связанном с благоговением, они говорили о музыке, изобразительном искусстве, могущественных и знаменитых людях, сакральных ощущениях, медитации и молитве. Они говорили о том, как они чувствовали себя, когда “Бостон ред соке” выиграла Мировую серию, или о своем последнем сексе, или о том, когда на рок-кон-церте толпа носила их на руках, или об употреблении ЛСД.

Что общего у этих видов опыта? Келтнер и психолог Джонатан Хейт подчеркивают: это переживание необъятного — в физическом, социальном, интеллектуальном смыслах — и наша попытка осмыслить это переживание. Он отмечает, что когда мы испытываем благоговение, мы

Пер. В. Эрдмана.

чувствуем себя маленькими, что соответствует определенным физическим реакциям, которые иногда сопровождают этот опыт, когда люди становятся на колени, кланяются или сворачиваются клубком. (Когда Савл — будущий Павел — узрел свет на пути в Дамаск, он упал на землю.)

Благоговение с точки зрения эволюции — это загадка. Келтнер предполагает, что по сути это социальная эмоция, которая отражает “чувство почтения к коллективу”. В основном его запускает появление могущественных людей, объединяющих сообщество, и мы принижаем себя, ведя себя подобострастно по отношению к этим людям. В этом отношении благоговение похоже на социальные эмоции, такие как лояльность группе и ненависть к тем, кто в группу не входит. Это социальная адаптация.

Это интересная, но уязвимая гипотеза. Прежде всего, не ясно, почему благоговение вызывают сущности и опыт, которые не имеют ничего общего с укреплением коллектива — например, Большой Каньон, импрессионистская картина или кайф от ЛСД. Затем, есть что-то сомнительное в заявлениях, что у нас есть специальная эмоция на тот случай, когда нас восхищают могущественные люди. Ведь это не святые. Они вовсе не обязательно хотят общего блага — речь идет о раболепии по отношению к ним самим. Они хотят заполучить наших партнеров, наших детей, наши ресурсы. Так почему же мы должны быть запрограммированы с радостью все это им отдавать? Каким образом может развиться такая реакция? Представьте себе двух человекообразных, одно из которых готово пасть на колени и все отдать великому лидеру, а другое настроено цинически. Непонятно, почему гены первого имеют больше шансов на выживание и распространение.

Келтнер посчитал бы этот аргумент слишком циничным. Он видит в благоговении эмоцию, “преображающую людей, заряжающую их энергией для поиска смысла жизни и для службы высшему благу”. Я думаю, миру было бы лучше, если бы благоговения не существовало вовсе. Нам было бы лучше, если бы мы могли хладнокровно оценивать способности и цели вероятных лидеров и не столь легко впадать в экстаз. Келтнер говорит о тех, кто достоин благоговения — Ганди и Далай-ламе. Мне же на ум приходят Гитлер и Сталин, а также бесчисленные мелкие диктаторы, полигамные религиозные фанатики и мерзкие интриганы, готовые эксплуатировать эту психологическую слабость.

Если благоговение — не элемент социальной адаптации, то какова его альтернатива? Возможна гипотеза, не противоречащая работам Келтнера и Хейта: это не адаптация, а случайность. Людей притягивает глубинная сущность вещей. Мы любопытны, и добывание новых знаний вознаграждается удовлетворением. Элисон Гопник в интересной работе “Объяснение как оргазм” проводит связь между удовлетворением от оргазма как стимулом для дальнейшего секса и удовлетворением от хорошего объяснения как стимулом к дальнейшим исследованиям. Но хорошего может оказаться слишком много. Возможно, чувство благоговения возникает, когда система перегружена: слишком много то ли божественной силы, то ли человеческой виртуозности.

Представьте себе

Способность мыслить о несуществующих мирах — полезная вещь. Она позволяет вдумчиво оценивать альтернативные варианты будущего — незаменимая вещь при планировании наших поступков. Она позволяет видеть мир таким, каким его видят другие (даже если мы знаем, что они неправы) — важнейшее подспорье в обучении, лжи и соблазнении. И в сочетании с эссенциализмом она приводит нас к удовольствиям, занимающим главное место в современной жизни.