Наваждение

Но уничтожить меня имъ, однако, не удалось, и весь этотъ союзъ на первое время кончился погибелью Коко. Ему очевидно было поручено всячески чернить меня въ глазахъ Зины. Онъ это и началъ исполнять съ необыкновенною добросовстностью. Въ теченіе одной недли Зина пять разъ передавала мн самыя невроятныя и грязныя исторіи на мой счетъ, разсказанныя ей балбесомъ Коко. Наконецъ это вывело меня изъ терпнія.

— Если хочешь и можешь его слушать, — сказалъ, я ей:- такъ слушай, даже врь пожалуй; но мн, сдлай милость, не передавай ничего.

— Конечно, я ему не врю и дйствительно пора прекратить это, — отвтила Зина. — Я скажу ему, чтобъ онъ не смлъ больше о теб заикаться.

Она врно такъ и сдлала, потому что Коко съ этого дня сталъ какъ-то особенно коситься, встрчаясь со мною. Тогда Рамзаевъ придумалъ новую мру. Видя что со стороны Зины ничего не подлаешь, онъ задумалъ попробовать генерала. Онъ расчитывалъ на мое самолюбіе, онъ разсчитывалъ, что если генералъ сдлаетъ мн сцену, то я, пожалуй, несмотря даже на Зину уду въ деревню, а Зину въ это время онъ успетъ забрать въ руки. Но все-же и тутъ ему нужно было дйствовать такъ, чтобы самому остаться въ сторон,- нужно было опять выставить на первый планъ Коко. На это онъ и ршился; только обстоятельства нсколько замедлили исполненіе его плана.

XIV

Генералу вдругъ стало хуже, и такъ стало ему худо, что былъ созванъ консиліумъ чуть-ли не изо всхъ бывшихъ тогда на лицо въ Петербург боле или мене извстныхъ докторовъ. Доктора ршили, что дло весьма плохо, что непремнно нужно узжать изъ Петербурга, но во всякомъ случа не теперь, такъ какъ въ такомъ состояніи больного перевозить невозможно. «Если поправится — сейчасъ узжайте, но врядъ-ли поправится». Таково было послднее ршеніе консиліума.

И вся компанія на время оставила свои планы и съ лихорадочнымъ нетерпніемъ ждала что будетъ. Это ожиданіе длилось почти три недли. Жара стояла страшная, а генералъ лежалъ въ мховомъ халат, сверхъ него еще покрытый толстымъ стеганымъ одяломъ, и стоналъ.

Надъ домомъ ужъ носилась та атмосфера, которая обыкновенно является въ квартир умирающаго: по всмъ комнатамъ царствовалъ безпорядокъ; прислуг было приказано снять сапоги и ходить въ туфляхъ. Звонки постителей раздавались едва слышно. Никто не говорилъ громко, вс таинственно шептались.

Уже появились нкоторыя фигуры, присутствіе которыхъ почему-то неизбжно въ такихъ обстоятельствахъ: явилась сидлка, съ совершенно идіотскимъ и въ то-же время какимъ-то таинственнымъ лицомъ, которая, очевидно захлебываясь отъ блаженства, священнодйствовала. Явился фельдшеръ, тоже придавшій себ необыкновенное значеніе, громко кашлявшій и мычавшій, тогда какъ вс остальные шептались. И каждый разъ, кашляя и мыча, онъ обводилъ присутствующихъ такимъ взглядомъ, въ которомъ ясно читалось: «вотъ вы вс шепчетесь, а я кашляю и мычу. А почему я кашляю и мычу? Потому что я знаю, когда можно кашлять и мычать, а вы не знаете. И попробуйте вы замычать, такъ я сейчасъ вамъ запрещу это, потому что имю на то право».

Явился, наконецъ, и мужъ Александры Александровны, пріхавшій изъ деревни. Онъ почему-то оказался необходимымъ въ дом и даже совсмъ сюда переселился. Этотъ господинъ ужъ положительно блаженствовалъ, даже больше сидлки и фельдшера. Онъ направилъ свою дятельность на кухню и столовую. Подъ предлогомъ, что Зин теперь вмшиваться въ хозяйство невозможно, онъ заказывалъ обды и ежедневно объдался. Если кому-нибудь нужда была до него, нельзя было его искать ни въ комнат больнаго, ни въ гостинной. Нужно было идти прямо въ буфетную, тамъ онъ пребывалъ неизмнно. Глядя на него, я только удивляйся, какимъ это образомъ человкъ можетъ постоянно сть или пить безо всякаго перерыва и оставаться такимъ здоровымъ и глядть на всхъ такъ лучезарно.

Александра Александровна съ Мими исчезли на это время. Они показывались только изрдка и то все на минуту. Они врно нашли себ лучшее времяпровожденіе и къ тому-же вовсе не желали встрчаться съ «мужемъ», къ которому оба чувствовали отвращеніе.

Рамзаевъ искусно разыгралъ роль преданнаго друга и необходимаго человка. Отъ него теперь такъ и дышало «теплымъ участіемъ». Онъ прізжалъ прямо со службы, таинственно и тихо освдомлялся о здоровь больного, и если ему говорили, что немного полегче, онъ на цыпочкахъ входилъ въ спальню, подходилъ къ постели генерала, неслышно присаживался возл него и не успокоивался до тхъ поръ, пока тотъ не обратитъ на него вниманія и не протянетъ ему руку. Тогда онъ вставалъ и объявлялъ генералу, что радъ-бы посидть съ нимъ, но нужно спшить исполнить кой-какія порученія Зины. И дйствительно спшилъ исполнять ихъ. Каждымъ своимъ движеніемъ, каждымъ взглядомъ онъ говорилъ Зин: «ну вотъ и судите между нами, кто изъ насъ полезне, и кто больше вамъ преданъ! Посмотрите кругомъ, что длаютъ вс эти ваши друзья? Ничего, только торчатъ. А я себя забываю, забываю удовольствіе быть съ вами, забочусь только о томъ какъ-бы услужить вамъ, какъ бы принести вамъ ощутительную и осязательную пользу».