Наваждение

Зина благосклонно пользовалась его «теплымъ участіемъ» и ежедневно давала ему столько порученій, что воображаю, какъ онъ бсился, исполняя ихъ.

Коко тоже былъ на своемъ посту. Онъ неотлучно, шагъ за шагомъ, шпіонилъ за мною.

А Зина? Я всми силами наблюдалъ за нею и не могъ не замтить въ ней большую перемну. Она видимо оживилась и очень волновалась. Она почти цлый день нигд не находила себ мста: то зачмъ-то запрется у себя въ комнат, просидитъ запершись съ часъ, выйдетъ растерянная, съ горящими глазами, спшитъ въ комнату мужа, подойдетъ къ его постели, что-то говоритъ ему, спрашиваетъ, очевидно, не даетъ себ отчета что говоритъ и что спрашиваетъ, слушаетъ его разсянно, глядитъ на него какъ-то пытливо, странно, соображаетъ что-то.

Иногда-же цлый день не заглянетъ въ комнату больного, уходитъ подальше, чтобы не слышать его стоновъ. То вдругъ засядетъ у постели и сидитъ по цлымъ часамъ, отстраняетъ сидлку, сама подаетъ лкарство, поправляетъ подушки, одяло, всячески ухаживаетъ, и въ то-же время глаза ея такъ безжизненно, такъ страшно на него смотрятъ.

Со мной она почти не говорила, а, между тмъ, настоятельно требовала моего присутствія. Я присутствовалъ, я машинально каждый день отправлялся къ нимъ, машинально ходилъ на цыпочкахъ, шептался.

Такъ проходили дни; генералу не было не лучше, не хуже.

— Господи! Когда-же все это кончится! — нсколько разъ шепнула мн Зина.

* * *

Наконецъ, это кончилось. Еще наканун я оставилъ генерала въ очень плохомъ состояніи: онъ стоналъ и метался на постели. Возвратился я къ нимъ на другой день и сразу, въ самой передней, меня поразила перемна. Трудно даже сказать, въ чемъ она заключалась. Все, казалось, совершается точно такъ-же какъ прежде: лакеи точно такъ-же ходятъ на цыпочкахъ. Мужъ Александры Александровны такъ-же торчитъ въ буфетной, хлопаетъ рюмку за рюмкой и задаетъ икрой и сардинками. Сидлка такъ-же вылетаетъ, какъ помшанная, изъ комнаты больного и что-то хлопочетъ, что-то приказываетъ горничной, растолковываетъ ей… А между тмъ во всемъ этомъ уже что-то совсмъ другое.

— Ну, что, какъ? — спросилъ я сидлку.

— Лучше, гораздо лучше, — отвтила она. — И ужъ такъ это неожиданно, что и сказать нельзя. Еще вчера, сами изволили видть, совсмъ плохо было, и докторъ вотъ тоже качалъ головою — не надялся, значитъ. А сегодня заснула я часамъ къ пяти утра, такъ только, вздремнула немножко… Очнулась и слышу, говоритъ это онъ мн: «Дайте, пожалуйста, стаканъ съ лимонадомъ». Такъ меня всю и передернуло, слышу, ушамъ своимъ не врю: ну совсмъ какъ есть не тотъ голосъ, здоровый человкъ это сказалъ мн, да и баста!.. Смотрю — сидитъ это онъ на постели бодро такъ, и лицо у него другое. У меня и руки опустились… Вотъ, батюшка, чмъ кончилось!

— А что-жъ, вамъ-бы хотлось, чтобъ онъ умеръ сегодня? — невольно улыбаясь на ея отчаянную безнадежную мину, замтилъ я.

— Ахъ, что вы, батюшка, Господь съ вами, какъ вамъ не грхъ! Слава Богу, говорю, слава Богу, только неожиданно-то больно…

И она откатилась отъ меня въ другую комнату.

Я невольно посмотрлъ ей вслдъ и даже на минуту заинтересовался ею. Она не на шутку была въ отчаяніи, что больной ея поправился и что все это кончилось совсмъ не такъ, какъ она ожидала.

Я очнулся только услышавъ голосъ Зины. Она стояла передо мною блдная и растерянная.

— Слышалъ, — шептала она, поднимая на меня свои безжизненные глаза:- ему лучше! Онъ видимо поправляется… Доктора объявили что совершился неожиданный кризисъ, рдкій примръ, и что теперь онъ можетъ очень быстро поправиться и жить еще долго.

— Ну, такъ что-жъ? Это очень хорошо! — проговорилъ я совершенно искренно.

Зина вздрогнула и какъ-то отшатнулась отъ меня.

— Andr'e, что-жъ это? Притворяешься ты что-ли? Неужели ты не понимаешь, что это невозможно? Неужели ты не понимаешь, что онъ не долженъ жить?.. Тутъ кто-нибудь: или онъ, или я! Я ужъ изъ силъ выбилась и не могу больше!..

Она проговорила все это задыхаясь. Въ лиц ея выражалось и отчаяніе, и ненависть.

Мн стало вдругъ невыносимо душно. Я взглянулъ на нее еще разъ и не нашелъ въ ней ровно ничего, что всегда такъ влекло меня къ ней и что отдавало меня въ ея руки.

Я увидлъ въ ней существо холодное, загрязненное, отъ меня далекое, не имющее ничего общаго съ тмъ, что въ ней должно было быть и чего такъ безумно, такъ отчаянно искалъ я.

Вся мучительная любовь моя мгновенно исчезла. Я смотрлъ на нее какъ на чужую, незнакомую мн женщину и, не сказавъ ей ни слова, ушелъ отъ нея. Долго, весь этотъ день и весь этотъ вечеръ, я не хотлъ къ ней возвращаться.

XV

О, еслибъ я воспользовался этими минутами и ухалъ въ деревню! Только нтъ, зачмъ? Все равно не привело-бы ни къ чему. Все равно вернулся-бы я съ дороги… Еслибъ даже и совсмъ ухалъ, не спасъ-бы ни ее, ни себя.

На другой день я опять былъ у нихъ и опять ничто меня въ ней не возмущало.

Генералъ сталъ замтно поправляться. Чрезъ три дня онъ уже вышелъ изъ спальни, опять снялъ свой мховой халатъ и надушилъ усы.